— Так просто не было. Полиция уже давно бы раскусила, если бы все было так легко. Нет, гораздо более утонченно.
— Тайные ходы? — предположила она. — Потайная дверь?
— Теперь я понимаю также, почему оказалась разной концентрация яда у Густава и у Сесилии. В том, что они выпили.
— А разве яд был не из одной и той же бутылки?
— Из одной, но странно то, что концентрация была различна. В рюмке Сесилии яда было больше, чем в бутылке. На единицу измерения.
— Не понимаю.
— И я не понимал. Прежде. Мне кажется, что бутылку с ядом для Густава приготовил убийца. А когда он был уже мертв, забрал ее и сохранил, чтобы использовать ее как доказательство самоубийства Сесилии. Это объясняет и снотворное.
— Снотворное? Но она же приняла яд.
— При вскрытии нашли и следы снотворного, — объяснил я. — С точки зрения полиции, вполне обычное явление, когда самоубийца пичкает им себя, чтобы затуманить себе мозги. Знаешь, как, по-моему, все произошло?
Она покачала головой.
— В тот вечер убийца приходит к Сесилии домой. Она предлагает кофе. Чашки ведь стояли на столе. Снотворное тайком всыпается в чашку, и вскоре оно начинает действовать. Сесилия слабеет. Ей трудно сконцентрировать свое внимание. Тогда убийца наливает еще чашку кофе и кладет туда капсулу цианистого калия. Сесилия пьет, но она настолько заторможена, что не успевает почувствовать вкус горького миндаля. Затем чашка моется и в нее вливается чуть-чуть кофе. Вот почему на чашке не осталось никаких следов.
— Зачем же ему надо было все так запутывать? Разве не хватило бы просто рюмки абрикосового ликера?
— Ты ведь вряд ли веришь, что она выпила бы? Густав-то был отравлен именно так. Нет, убийца воспользовался кофе, а после убийства, когда она уже была мертва, достал бутылку и налил в рюмку ликер. Это объясняет и то, над чем я долго думал.
— Что именно?
— То, что концентрация яда в рюмке и количество яда, которое приняла Сесилия, не совпадают. Содержание яда в чашке с кофе превышало содержание в ликере, налитом в рюмку.
— Но это все же не объясняет, как ему удалось выбраться оттуда, даже если ты прав. И закрыть все изнутри, — она удивленно смотрела на меня.
— В тот вечер у нее были и Бенгт, и Йенс. И у обоих был мотив.
— Ты думаешь… — и она умолкла.
— Сесилия поняла: Густав убит не из-за мемуаров. А причина совсем иная. У нее были подозрения, и когда она обратится в полицию — это лишь вопрос времени. Убийца понимал это и был напуган до смерти. Она рассказала о своих предчувствиях, когда я встретил ее и Бенгта на пляже.
— Значит, это был Бенгт, — тихо сказала она. — Его любовь, его ревность.
— Нет, это был не Бенгт. Это была ты, Улла.
Она ничего не сказала в ответ на мои слова. Только смотрела мне прямо в глаза. Потом бросила недокуренную сигарету в камин. Сигарета описала дугу и попала прямо в мерцающий жар углей. Пролежала там несколько секунд и сгорела.
— А курить все-таки плохо, — улыбнулась она. — Спроси меня. Я эксперт в том, как бросать.
— Довольно изящно, хотя и так просто, — я повернулся за бутылкой коньяка. — Ты все рассчитала очень умело, и ты знала, что рано или поздно кто-нибудь станет искать Сесилию. В крайнем случае ты послала бы свою помощницу. Ее, кажется, звали Анна?
Улла кивнула.
— А случайно оказался я. Ты выходишь из дома, чтобы посмотреть, что случилось. Потом мы подтягиваем скамейку к окну. Ты просишь у меня ботинок, разбиваешь стекло и просовываешь руку, чтобы открыть защелку.
— Ну и что? Она же была закрыта изнутри.
— Нет, окно было только прикрыто, а не закрыто. Ты просто притворилась, что подняла защелку. После того как ты убила Сесилию, ты написала ее «прощальное письмо» на машинке и положила туда красную лилию, которую взяла у Габриеля из пруда, затем ты вылезла через окно, прикрыла его и исчезла, чтобы ждать наверху большого дома, пока кто-нибудь придет. А я все удивлялся, почему оказалась незакрытой верхняя задвижка.
— Ты не оправдал свое призвание, — спокойно сказала она и зажгла новую сигарету. — Тебе надо писать детективы, а не заниматься антиквариатом. Но в таком случае трудно заставить полицию поверить тебе. Предположения, гипотезы. Но никаких доказательств.
— Достаточно много косвенных улик, чтобы вновь заняться этим делом. А если они займутся, то доведут его до конца. Двадцать пять лет должно пройти, прежде чем убийство признается более не наказуемым.
— Ужас, сколько ты знаешь, — ее голос прозвучал с издевкой. — Боюсь, тебе надо было бы знать получше. А мотив? Можешь ли ты дать какое-нибудь удовлетворительное объяснение тому, что я хотела убить человека, за которым я тридцать лет была замужем, и молодую милую девушку, которая работала с его мемуарами? Ты же не можешь утверждать, что я боялась разоблачений.