– Да, – запинаясь, отвечает она. – Извини, я собиралась позвонить, просто не успела.
– Ничего страшного. Я понимаю, что тебе здесь есть чем заняться, – продолжает мать, в ее голосе сквозит напряжение. Неужели тоже нервничает?
С момента их последней встречи седины у нее прибавилось, но волосы все так же практично подстрижены под пажа. Темно-синяя туника прикрывает хлопковые брюки того же тона.
– Может, зайдешь кофейку выпить? – нарушает в конце концов молчание Ребекка. – Я дома одна, – уточняет дочь. – Бабушка в больнице.
– Я слышала. Она сломала руку?
– Да.
– Ладно, – отвечает мать и закатывает велосипед через калитку в сад. – Чашечку кофе выпью с удовольствием.
Глава 6
Август 1943 года
Прежде чем войти в столовую, Анна прислушивается, чтобы убедиться, что отец уже позавтракал. У нее нет никакого желания с ним разговаривать. После громкого скандала она раздумывала, как ей добраться до Стокгольма. Но в голове один сумбур, и Анна не знает, справится ли с этой задачей самостоятельно. Может, отец правду говорит: она не вполне готова к взрослой жизни?
Мать сидит за столом и читает последний номер «Дамского мира». Анна кивком просит прислугу налить ей кофе и проскальзывает на свое место. На блюде лежат свежеиспеченные пшеничные булочки, она начинает тщательно намазывать одну из них маслом, искоса поглядывая на мать.
Анна болезненно воспринимает то, что по-прежнему зависит от родителей. Может, ей просто надо упаковать в сумку самое необходимое и сесть на поезд до Стокгольма? Хотя она не уверена, что знает, как это сделать. Ездить на поезде одной ей не приходилось, и, если в семейных апартаментах на Эстермальме жить нельзя, куда податься? Денег нет – ни на жилье, ни на еду – и потом, Анна не представляет, как обеспечить себе и то и другое.
– Как твоя простуда? – интересуется монотонным голосом мать.
– Я здорова.
Ингрид изучающе смотрит на нее:
– Уверена? Мне показалось вчера, что ты переволновалась.
– Вот как? Это было заметно?
– Анна, – обращается к ней мать, откладывая в сторону газету. Несмотря на ранний час, темно-русые волосы уже убраны в элегантный узел, на ней любимая блузка с широкой проймой и крахмальным воротником, вокруг которого поблескивает жемчужное ожерелье. – Я понимаю, что тебе тяжело, но ты же знаешь, что отец желает тебе добра.
– Добра? Он хочет запереть меня здесь, в этом ужасном месте.
– Никто не хочет тебя запирать.
– Не хочет? Так почему же тогда мне не разрешают уехать отсюда? – спрашивает Анна, замечая, что повышает голос. – Ты же знаешь: отец обещал, что я смогу уехать домой, когда закончится лето, – говорит она, срываясь на крик, но потом стыдливо опускает глаза.
Ингрид разглаживает белую льняную скатерть:
– Как мы уже говорили, мы боимся отправлять тебя сейчас в Стокгольм. А что, если нападут русские? Знаешь, как они обходятся со своими политическими противниками?
– Но мы ведь не фашисты?
– Нет, конечно. Но ты прекрасно знаешь, что твой отец ведет торговлю с Германией.
– Здесь мы намного ближе к военным действиям, чем в Стокгольме, – протестует Анна.
– Да, но знакомые твоего отца утверждают, что немцы никогда не оккупируют Швецию. Они и так получают от нас все, что им требуется: их промышленность встанет без шведской руды.
– Откуда ты знаешь, что это – правда?
– Просто знаю, и все, – с нажимом отвечает мать.
Анна качает головой. Мать разбирается в политике немногим лучше нее самой. Она только повторяет то, что ей говорит отец.
– И что прикажешь мне теперь делать? Гимназию я уже окончила. Что же мне, сидеть, ничего не делая, в Хиллесгордене и ждать, когда закончится война? Она может продолжаться вечно.
– Душечка, – отвечает мать, притягивая к себе ее руку. – Все образуется. Куда тебе торопиться? Наслаждайся свободой. Придет время, будет у тебя семья, и не сможешь уже читать книжки дни напролет.
– Но я хочу получить образование, чтобы приносить пользу.
– Радость моя, я понимаю, но пользу можно приносить по-разному.
– Да, например, стать медицинской сестрой.
Мать морщит нос:
– Неужели ты действительно считаешь, что тебе понравится отмывать кровь, опорожнять утки и зашивать разорванные тела? Да ведь ты иголкой уколешься или в обморок упадешь. Отец правильно вчера говорил: к такой работе нужно иметь особую склонность. И потом, это изнурительный труд. Я уверена, есть много специальностей, где ты могла бы проявить себя лучше.