Одно из главных занятий в дружине было обнаруживать граждан, справлявших малую нужду, оборотясь к забору и доставление их в милицию. В протоколах — о, советский новояз! — писали «вел себя с наглым цинизмом». Не ищите смысла в этих волшебных словах, это просто такие слова, и все. Выучите их наизусть, если хотите. Можете высечь их на чем-нибудь долговечном. Ну, так вот, сотрудник В.Ф. и сотрудник Л.А. доставили очередного циниста и ждали, пока сержант напишет протокол. Сержант писал, а в какой-то момент поднял глаза к окну — видимо, затруднившись в формулировке? — с воплем вскочил со стула и ринулся к двери… В.Ф. и Л.А. обеспокоились и неторопливо вышли за ним… Сержант прыгал вокруг мэна, совсем по-простому орошавшего забор прямо напротив милиции. «Это у них от холода пузыри сжались…» — задумчиво баском произнес В.Ф.
Инструктаж перед дежурством вэивские дружинники должны были получать в отделении милиции на станции Фрезер. Однажды, придя на станцию Новая (ближайшую к ВЭИ), дружинники обнаружили сильно пьяного гражданина с кровью на голове. Ясное дело, саданули бутылкой. Гражданин не умирал на глазах, и, будучи полны веры в несгибаемый организм советского алкаша, дружинники положили гражданина на скамейку, позвонили в «скорую», сели в электричку и отбыли на Фрезер. Там они получили инструктаж, достался им участок — станция Новая, и отбыли обратно. Прибыв на станцию, они обнаружили знакомого гражданина, мирно возлежавшего там, где они его и оставили. С момента звонка прошло не менее сорока минут. Еще через четверть часа скорая прибыла. Молоденькая врач занялась пациентом. Тот открыл глаза и жеманным голосом произнес «Доктор, что со мной?» «Дырка в голове» — без выражения ответила девчушка — надо полагать, у нее это был десятый алкаш за день. «А большая?» — с ужасом в голосе поинтересовался пациент. «Кулак пройдет» — без выражения произнесла врач. «А-а-а-а…» — слабо пискнул пациент, глаза его закатились, и голова упала набок.
Нет, не был он настоящим самураем — сказала бы С.
На протяжении этого текста мы уже несколько раз обращались к теме народной дружины. Беспомощная попытка властей создать элемент гражданского общества в авторитарном государстве: гражданское общество — это взаимодействие диалога, авторитарное государство — это взаимодействие приказа. Разумеется, и при авторитарном обществе хочется привлечь к работе гражданский ресурс, но, как только люди начинают что-то делать, они начинают чего-то хотеть. Причем не от общества, а непосредственно от того, кто захотел чего-то от них: от начальства. Оно расплачивалось отгулами, то есть с точки зрения экономиста — падением валового продукта, а с точки зрения психолога — приватизацией жизни. Ибо взяв отгул, человек отправлялся в частную жизнь — к друзьям, любовнице, семье. Система оплаты деятельности в народной дружине была такова — дружинник должен был отдежурить за год восемь раз (восемь вечеров) и имел три отгула, далее — по отгулу за каждые два дежурства. На других предприятиях система могла быть и иной, кое-где это было просто обязательным и никаких отгулов не полагалось, но там было лучше что-то другое, например, зарплаты. Рынок труда в СССР — даже в ублюдочно-зачаточном виде — хоть в какой-то мере выравнивал… Но к делу! — воскликнула бы С. При всей ее воспитанности.
Итак, виды дежурств. В самом начале моей работы видов было два. Прогулки по району — с непонятной целью и прогулки по Лефортовскому парку — с целью пресечения нарушений общественного порядка (нарушений не было — по крайней мере в центре парка, на хорошо освещенной аллее). Этот парк наши сотрудники называли «парк последних надежд». Происхождение названия объяснил мне сотрудник
В.В. - это парк для женщин, у которых последняя надежда — изголодавшийся офицер из провинции (С. понимающе кивает): напротив парка находился Дом офицеров. Довольно быстро эти прогулки кончились, и мы стали дежурить на железнодорожных станциях и ездить в поездах с милиционерами. Последнее было самым лучшим: после посадки в поезд, в котором надо было ехать два часа, а потом возвращаться в Москву, милиционер быстро объяснял дружинникам, что у него на станции такой-то живет баба, а поскольку к ней он с дружинниками… конца этой фразы мы не дослушивали. Эфир на подготовленной к уколу попе испаряется не так быстро, как испарялись мы. Но в скором времени кончилась и эта халява, и мы начали дежурить либо в метро (чаще всего на Курской), либо на Курском же вокзале. В метро функция была проста, как банан — не пускать пьяных. Большинство наших дружинников волокли пьяных за загородку, если после фразы «в пьяном виде в метро нельзя, езжай наземным транспортом» тот не удалялся сразу. Я, в силу моего большого либерализма, который сократился с годами настолько, что С., читая это, усмехается, произносил эту ключевую фразу целых два раза. Ну уж если после этого… Однажды таким образом я арестовал Героя Советского Союза. Мужик мычал и рвался в метро, рвался и мычал… Я слегка присел, обнял его за талию, приподнял и отнес в милицейскую комнатку — мне так было проще всего. На станции Курской в том выходе на площадь, который дальше от вокзала и расположен в здании, вход в эту комнатку как раз у турникетов — можете сходить на экскурсию. В 2047 году там установят — я надеюсь — мемориальную доску. И изобразят эту сцену? — спросила бы Сэй-Сенагон. Да, — не дрогнув, отвечу я, — и тебя, любимая, тоже. Интересное сочетание, — с буддистско-синтоистской сдержанностью ответит С…