Пальчинский говорил, что «теперь, когда советский режим явным образом обратился от разрушения к восстановлению, на каждого интеллигентного русского человека ложатся необходимость и долг служить своей стране, с какой бы ненавистью или презрением он ни относился к этому режиму насилия» [17]. Исполненный стремления содействовать развитию в СССР горного дела, Пальчинский даже сочинял стихи соответствующего содержания, которые читал на праздничных собраниях профессиональных инженеров. Я приведу здесь отрывок одного стихотворения, которое он произнес на банкете для инженеров, состоявшемся в Горном институте в 1925 году:
КОНФЛИКТЫ С КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИЕЙ
Когда дело касалось промышленного планирования и укрепления могущества России, Пальчинский стремился к сотрудничеству с советской властью и коммунистической партией, но он решительно сопротивлялся захвату партией ключевых позиций в любой организации, членом которой состоял. Он проводил резкое разграничение между интересами России как страны, которые горячо поддерживал, и интересами коммунистической партии, вызывавшими у него протест. Когда в декабре 1924 года Всероссийская ассоциация инженеров, членом правления которой он состоял, была вынуждена подчиниться партийному контролю — в частности, приняв новый список сговорчивых кандидатов на руководящие посты, Пальчинский вышел из ее состава [19]. Позже его спросили, не хочет ли он вновь вступить в ряды ассоциации, на что Пальчинский ответил: «К сожалению, о моем возвращении в ВАИ не может быть и речи., пока ВАИ не почувствует себя снова свободной инженерной организацией и не освободится от навязанных ей руководителей, заставивших эту организацию потерять свое общественное лицо» [20].
Убежденный в том, что партийцам свойственно стремление взять в свои руки руководство любой организацией, которая открывает для них двери, Пальчинский старался не допустить их в Институт изучения поверхности и недр. Когда в 1921 году выдающийся геолог и инженер-нефтяник И.М. Губкин, входивший в состав Института, заявил, что, возможно, вступит в партию, Пальчинский написал ему, что этот шаг «будет не в интересах Института» [21]. Губкин, старый друг Пальчинского, решительно ответил, что если он надумает вступить в партию, то сделает это открыто и с полной ответственностью. В то же самое время он вышел из состава Института, так что стремление Пальчинского уберечь Институт от партийного влияния осуществилось. Вскоре после этого Губкин в самом деле вступил в коммунистическую партию и принял активное участие в создании системы партийного контроля в ряде других учреждении, в том числе в Академии наук, где стал одним из первых избранных в ее члены коммунистов [22].
Прямота Пальчинского часто причиняла ему неприятности. В начале двадцатых годов он был назначен постоянным членом Госплана и регулярно участвовал в его заседаниях. Однако к февралю 1924 года частые замечания Пальчинского в адрес политики партии возбудили недовольство председателя Госплана Г.М. Кржижановского. Прослышав о раздражении Кржижановского, Пальчинский написал ему письмо, в котором объявил о своем отказе от членства в Госплане [23]. Кржижановский был, безусловно, рад тому, что этот колкий человек оказался за порогом его официозного учреждения, но в то же время отдал должное способностям Пальчинского, обратившись к нему с настоятельной просьбой продолжить сотрудничество с Госпланом в качестве консультанта, на что Пальчинский дал свое согласие.
В 1926 году Пальчинский проделал маршрут длиною в 12 тысяч километров по среднеазиатской части СССР, путешествуя в течение 65 дней на поезде, пароходе, верхом на лошади и пешком. Он получил от советского правительства задание оценить нефте- и газопромышленный потенциал региона. Пальчинский проявил такую же склонность к критике советской промышленной практики, какую он некогда проявлял в отношении промышленной практики при царском режиме. В частности, он выступил с суровым осуждением того, что было названо им «фонтанной психологией» администраторов нефтяной промышленности, предпочитавших бурить скважины, которые создавали большой внешний эффект и зачаровывали высшее московское начальство, однако игнорировавших большие запасы угля и газа, которые часто оказывались более дешевыми источниками энергии [24]. Пальчинский остался скептиком в отношении команд из центра, игнорирующих местные условия, — каким он был еще до революции, критикуя царское правительство за импорт из Западной Европы камня для фундаментов и набережных, который мог бы быть добыт поблизости от мест их сооружения [25]. Остался он верен и защите рабочих от администраторов. В 1927 году он писал, что в советской нефтяной промышленности «слишком много административных правил и слишком мало правил безопасности» [26]. По его мнению, администраторы нефтеочистительных заводов слишком много говорили о предотвращении воровства и хулиганства и слишком мало — о защите рабочих от пожаров и взрывов. Воровство и хулиганство, указывал он, являются нарушениями, которые относятся к сфере уголовного права. Специфическая же обязанность тех, кто управляет заводами и руководит строительными работами, состоит в охране жизней рабочих [27]. Пальчинский был независимым и даже упрямым человеком, неизменно отказываясь давать свое заключение по любому вопросу до тех пор, пока ему не удавалось скрупулезно собрать все относящиеся к делу данные. В 1928 году, после начала первого пятилетнего плана, в котором делался упор на ускоренный рост эффективности производства, Пальчинский получил от ВСНХ задание дать рекомендации по размещению новых угольных шахт в Челябинской области [28]. Он приступил к заданию со своей обычной доскональностью, запросив обширные данные об угольных отложениях, транспортных сетях и плотности населения. В апреле его попросили ускорить работу, чтобы не выйти за рамки строгого графика, установленного вышестоящим начальством. Пальчинский хладнокровно отвечал, что еще не получил всего массива запрошенных им данных, а некоторые из них совершенно необходимы для проведения анализа, и поэтому он не в состоянии ускорить выполнение проекта [29]. Его единственной уступкой была отсрочка просьбы о выплате ему жалованья.