Он беспокойно глянул в окно.
– Вера не была такой матерью, как ты, Саша. Она была отстраненная, вперемежку то холодная, то ласковая. Обычно за мной присматривала гувернантка, мама часто бывала в отъезде. Однажды на всю зиму уехала в Южную Францию. На всю зиму… Ей надо писать, так она говорила. Помню, как я плакал в день ее отъезда. Мне было девять, можешь себе представить, я стоял на перроне Восточного вокзала и плакал.
Саша прямо воочию увидела маленького Улава на длинном перроне, когда поезд медленно отходил от станции. И накрыла его руку своей.
– По ночам мама кричала, – продолжал он. – Это было задолго до того, как в Редерхёугене навели красоту, в главном доме было тогда пусто и до ужаса холодно, а вдобавок очень гулко, крики эхом разносились по коридорам, достигали моей комнаты. Мама кричала, ни с того ни с сего, каждую ночь сидела на кровати и кричала.
– Ей не помогли?
– Она не хотела помощи, да в ту пору и не знали, что делать, не как сейчас. Однажды, мне было тогда лет двенадцать-тринадцать, я не выдержал. Вышел на балкон в главном доме и накинул петлю на шею. Думал, что освобожусь, если брошусь через перила. Что до смерти всего один шаг. Что смерть черная, черное ничто.
– Ох, папа… – Саша погладила его по плечу.
– Потом стало лучше, всегда становится лучше, Александра. Наутро я проснулся со странным чувством. Конечно, я по-прежнему боялся маминых выходок, всю жизнь боялся. Но был свободен. Что-то во мне уразумело, что свою судьбу мы строим сами.
Саше хотелось спросить о многом, но его слова ошеломили ее.
– Только когда ты подросла, я ощутил тот же страх. Ты была как две капли воды похожа на старые мамины фотографии. Я не хотел, чтобы у тебя была такая же жизнь, как у нее. И ты такой не стала, Александра. В тебе есть то, чем славились мои предки, а может, когда-нибудь прославлюсь и я. Ты, конечно, умная, прозорливая, но одновременно в тебе есть и кое-что много более важное. Характер. Принципы. Лояльность к семье. Спокойствие, когда прижмут. Ты думаешь, прежде чем говорить, и заставляешь людей гадать, что ты имела в виду.
Саша улыбнулась отцу. Да, это чуть ли не патология. В других он видел только отражение себя. Постоянно навязывал другим свои собственные чувства, и, где бы ни находился, атмосфера там была во власти его настроения. Но она все равно любила его, и эта любовь совершенно не сравнима с той, какую она питала к другим. К Мадсу, к брату и сестре. Даже любовь к детям была совсем иная, куда менее сложная.
– Я нашла книгу о том кораблекрушении, – сказала она и взяла со стола «Сборник текстов по поводу гибели „Принцессы Рагнхильд“». – Помимо всего прочего, там есть протоколы опроса свидетелей в Салтенском суде на следующий день после крушения.
– Круто. – Улав полистал книгу, надел очки, висевшие на шее, и прочитал вслух: – «При взрыве нос судна подняло вверх, так что капитан был подброшен в воздух и упал на палубу мостика. Он приземлился на четвереньки, но его снова тряхнуло, и он завалился на левый бок. Капитан предполагает, что судно могло подорваться на мине, но добавляет, что ранее никогда не видел взрывов мин. В прошлую войну видел торпедирования, а этот взрыв был другим. Свое мнение, что взорвалась именно мина, он мотивирует, в частности, глухим звуком…»
– А мы действительно вполне уверены, что это была мина? – спросила Саша.
– Настолько, насколько позволяют исторические факты, – ответил Улав. – Все, кто писал об этом, разделяют данную точку зрения. Смотри, что говорит под присягой капитан Брекхус. – Он медленно прочитал: «По мнению капитана, все указывает на то, что причина взрыва – подводная мина. По-видимому, катастрофа произошло на минном поле, установленном англичанами 8 апреля 1940 года».
– Подумать только, англичане в ответе за смерть дедушки, – сказала Саша.
Отец кивнул и с нежностью посмотрел на нее.
– В любом случае это не самое главное. Ты представь себе, как мама со мной на руках прыгнула в ледяную воду. Не прыгни она, я бы не сидел здесь нынче вечером. – Он улыбнулся, взгляд опять стал мягким и теплым. – И ты тоже.
Саша давно не ощущала такой близости с отцом, чуяла даже его запах.
– При нашей последней встрече я спросила бабушку, может ли она рассказать про то крушение.
Улав вздрогнул, взгляд сделался жестче.
– Мама была писательницей, а не документалисткой.
– Я очень боюсь, не этот ли вопрос заставил ее прыгнуть с обрыва.
– Нет. – Улав, снова полный сочувствия, накрыл ее руку своей. – У убийства мотив простой, ненависть или любовь. Мотив самоубийцы – сама жизнь. А за жизнь мамы ты, Александра, не в ответе.
– Вокруг бабушки столько вопросов, оставшихся без ответа, – сказала Саша. – Где она спрятала завещание, само собой, но и кем она, собственно, была, откуда родом и почему бросила писать.