Из противотанкового ружья времён Великой Отечественной лупит безостановочно в подползающий к блокпосту Т-64 командир расчёта Ермак. Есть! Попадание! Ещё! И ещё! А махина всё прёт и прёт. Даже гусеницу такого танка из противотанкового ружья времён прошлой войны в упор сбить проблемно. Прёт. И лупит. Куда выше нас, вдоль дороги по второй и третьей линиям обороны. И сушки заходят снова. И „крокодилы“ 68 крошат. Не видно ни хрена. И уже не слышно ничего, только тугой звон в ушах. Ермак перезаряжает ПТР, поднимает глаза: „Господи, помилуй…“
<…>
А танк прёт, прёт, прёт — уже метрах в 25. Всё, думаю, конец. А он остановился, замер. Нет, ещё до того, как подожгли его, просто застыл, неповреждённый. Если бы не остановился, за это время как раз дополз бы до нас, передавил бы здесь всё и всех. Реальный Сталинград.
Как только танк снова двинулся, справа с замаскированной в брошенном доме позиции 12,7-мм „Утёса“ лупанули в топливный бак очереди. Вспышка. Резко — густой чёрный дым. Башня как-то очень быстро стала поворачиваться для „ответки“. Командир расчёта „Утёсов“ потом рассказал: „Как в кино. Приникаю к прицелу — огромное дуло, из него лёгкий дымок, всё замедленно, рывками, фрагментами видишь. И, кажется, чувствуешь, как набирает скорость предназначенный тебе снаряд. Я к двери. Бабах! Вместе со стрелком выметнуло во двор, засыпало могильно. Ничего. Выцарапались, выгреблись, пацаны помогли. Слегка контузило и всё“.
Слева грохнули из РПГ, по прямой — под башню — всадил Ермак. Потом ещё и ещё колошматили эту махину. Башню заклинило. Подполз второй танк, дал несколько прицельных вдоль дороги, стал оттаскивать повреждённого товарища. Из повреждённого танка ещё лупанули по блокпосту. Не прицельно. От злости. Но ополченцев разметало. Пилота покрошило осколками основательно.
По-настоящему страшно за всё время в Семёновке мне было только в тот момент, когда я снимал на видео тела Севера и Цыгана. С соседней позиции видели: их расчёт накрыло прямым попаданием из танка. Грохнуло так, что бетонные блоки подпрыгнули чуть ли не на метр и раскололись. А трупы (должно быть, их тоже подбросило и влепило потом в асфальт) выглядели какими-то удлинёнными, перекрученными, мягкими, как на солнце пластилин… Пока я бежал к ним по траншее, узнал: кроме трёх патронов, весь остальной боезапас они перед смертью вколотили в тот самый танк, который позже подожгли. Вгрызлось в меня чувство, что вот сейчас по мне, как и по ним, второй, неповреждённый танк шарахнет прямой наводкой и…
Он шарахнул, с моста, с безопасного для него расстояния, но легли снаряды значительно дальше.
На место убитых отправили новичка. Он выпустил во второй танк оставшиеся три патрона и, будучи раненным в живот и ногу, смог из-под шквального огня вынести ПТР.
Снова атакуют сушки: располосованное небо, взлохмаченные рваные всплески асфальта и грунта на линии удара НУРСами плюс визг минных осколков от залпа из „Градов“.
Возвращаюсь на передовой блокпост, слышу: „Ещё двухсотый!“ Бегу с санитаром к траншее. Боец только поговорил с женой по телефону — и сушка сбросила кассетные бомбы. Осколками насмерть сразу. Посекло правую руку, срезало почти всё лицо».
Погибшего от воздушного удара бойца, о котором писал Корреспондент, звали Валерий. Кто он и откуда — выяснить не удалось, тогда многие скрывали информацию о себе и друзьях.
Такое мнение о тактике ВСУ высказал участник боя, ополченец Боцман 69:
Учитывая, сколько они задействовали самолётов, техники, людей, танков — это был полный провал. Они абсолютно бездарно провели бой 3 июня. Пехота у них ехала на броне — это была самая большая их ошибка. Пехоту мы сразу раскрошили, дух у солдат упал, мы их начали с флангов обстреливать, и они попали в мешок. Если б сидели в броне и просто пошли бы на полном ходу, наплевав на потери, — они бы въехали в центр Славянска в этот же день».
Вечером 3 июня Игорь Стрелков написал:
Люди, погибшие сегодня в рядах ополчения, не хотели быть героями. Мёртвыми. И, возможно, не стали бы ими, если бы у нас было в достатке вооружение и снабжение, инструкторы и специалисты и хотя бы элементарный тыл. Я долго молчал по поводу „помощи России“. Потому что всё понимаю — и нюансы „большой политики“, по сравнению с которыми Славянск — всего лишь крохотное пятнышко на скатерти Истории, и колоссальные риски, на которые должна пойти Россия, чтобы помочь нам вооружённой силой, и массу других учтённых и неучтённых факторов. Я не понимаю одного: почему было можно, рискуя всем, спасать несколько десятков тысяч уважаемых мною осетин-кударцев, немедленно кинувшись им на помощь, невзирая ни на что, но уже месяцы „тянуть волынку“ со срочно необходимой помощью русским?! Неужели в Москве и впрямь думают, что несколько сотен кое-как вооружённых русских добровольцев — это всё, что требуется и этого вполне достаточно? Хотелось бы увидеть сейчас в окопах в Семёновке хоть одного чиновника, „отвечающего“ за юго-восток (они есть). Сколько трупов ещё нужно, чтобы принять решение?»