И ни одной чертовой летучей мыши!
Так с пещерами не бывает. Да так и ночью не бывает. Кто-то обязан летать, пусть бесшумно, но неизбежно! Даже горы не должны быть абсолютно бесплодными. А иначе это пустошь, где встретить можно на свою беду лишь демонов и бесов.
Игги присел на ближайший к нему скальный выступ и про себя отметил: камень на ощупь не вполне ледяной, что внушает определенные надежды — не будет он отнимать тепло, будет, напротив, свое тепло отдавать. Это значит, что здесь не зима. А это значит, что есть возможность не околеть от холода. Стало быть, можно слегка помочь своему организму не растерять остатков тепла.
Одежда на монахе была еще та — оторви, да выбрось. Но вот под ней так и остались запасенные в побег сухари. Сухари — это пища. Пища — это калории. Калории при расщеплении дают тепло. Тепло — это жизнь.
Ветра не было абсолютно, поэтому Игги, сжавшись в комок возле выступа, отправил в рот пару сушеных кусочков хлеба. Действительно, стало лучше. Может быть, и не теплее, но пришла какая-то расслабленность всего организма. Так и надо, ведь ночь на дворе, а утро вечера завсегда мудренее.
Звезды подмигивали монаху, и тот не боялся: пусть он умер, но рано или поздно это случается со всяким. Тело ему послушно, разум чист — такая смерть легка.
Смерть была тяжела у Яромира Хладика, которого расстреляли просто за вольные мысли. Ни он, ни полицейский чин до самого последнего момента не верили, что такое может произойти именно с ними: один — умереть, другой — убить. Яромир не мог допустить, что является врагом государства лишь только потому, что его подозревают в инакомыслии. Полицай не мог допустить, что приказ на казнь действительно оборвет жизнь скромного застенчивого учителя географии. Оба не верили. Неважно, что Господь позволил Хладику за тот миг от залпа до смерти прожить целый год. Факт свершился.
Игги вспомнились его товарищи по несчастью. Причем, о Тойво Антикайнене думалось легко, как о человеке, у которого все должно быть хорошо. А вот молодого Мику Макеева вспоминать было грустно. То ли оттого, что не было никакой возможности помочь простодушному и доброму парню, то ли оттого, что ничего нельзя изменить. Наступит черный день, когда личный палач Сталина генерал Блохин выстрелит в его лицо, навсегда потушив чистый взор и улыбку.
Ничего, как сказал поэт: «Все вернется, братцы, все вернется вновь, все должно в природе повториться: и слова, и песни, и любовь, и кровь — времени не будет удивиться». Если не воздастся нам за поступки наши, и им — за их преступления, то нет смысла в этом мире. Любой долг при жизни красен платежом после смерти. В это надо верить! С этим и надо жить!
Игги, словно познав какую-то истину, решился вернуться обратно к людям, но подумал, что поблизости нет никакой воды. А нет воды — нет места, где «сапоги и хлеб» дожидаются своей участи. Он опечалился и проснулся.
Разгорался рассвет. Вершины гор проступали сквозь стремительно отступающую тьму, и, вдруг, в небе оказалась различима точка, лениво нарезающая круги. У этой точки скоро оказались видны крылья, да и, вообще, она начало здорово смахивать на орла. Вряд ли подобные птицы водятся на Луне.
Игги протер глаза и снова сокрушился, что нет воды. Он не замерз, пока был в дреме, но это теперь его совсем не беспокоило. Беспокоило другое: что делать дальше?
Монах положил в рот несколько сухарей и, поднявшись, построил из валяющихся камней нечто подобное памятному знаку, хоть как-то отмечающему вход в пещеру с камнем-порталом. Ну, а дальше предстояло решать свою судьбу.
Древние говорили, что если неясно, что делать дальше — надо просто сделать первый шаг вперед. Игги, не торопясь и все время оглядываясь, двинулся вниз по склону, справедливо рассудив: воды на горе быть не может — она может быть у подножья.
Совсем скоро заветный памятный знак пропал из виду, а потом и сама скала сделалась точно такой же, как и прочие. Да и пес-то с этим! Теперь есть задача поважнее — выжить.
Сориентировавшись по солнцу, он старался держаться спуска с северного склона, ничем не мотивировав свое решение. Но это решение оказалось правильным — сначала стало слышно журчание, а потом показался и сам ключ, бивший из-под каменного выступа и тонкой струйкой текший далее вниз по намытому за годы руслу.
1