Ехать инкогнито со всеми ответственными товарищами — так шпиона за столько дней непременно вычислят. Поэтому Бокию надо было найти другой вариант. И лучшего кандидата, нежели Блюмкин — найти невозможно. Но до определенного момента тот отказывался, а запугивать или взывать к партийной совести в отношении Якова бессмысленно.
Однако тут вмешался всезнающий Куратор.
— У тебя будет прекрасная возможность соприкоснуться с Историей этого мира, — сказал он.
— А тебе что с того? — поинтересовался Яков.
— Да любопытно просто. А тебе — нет?
Вообще-то, с определенного момента в жизни Блюмкина материальные блага перестали быть основными и определяющими побуждениями. Тайны мира интересовали его, но не так, чтобы это было навязчивой идеей.
— Мне хочется узнать: поменяется ли что-нибудь, когда ты поделишься своими открытиями с людьми? — добавил Куратор и хищно осклабился.
Якову сделалось не по себе, и он про себя решил: «Нафик-нафик, — кричат индейцы. Никуда я не поеду!»
На следующий день он дал Бокию «добро» на свою миссию. И тогда же начал подготовку.
Трилиссер самолично съездил к Рериху и милостивым указом назначил того руководителем экспедиции в Лхасу, посмеиваясь в кулак. Он чувствовал себя самым хитрым и хотел использовать художника «в темную». Тот, конечно, согласился с самым важным видом, и через несколько дней пропал, будто его и не было в помине.
Всей подготовкой пришлось заняться Лене Ивановне, а огэпэушные филеры с ног сбились в поисках ее мужа — черта с два! Канул в Шамбалу. Тогда, чтобы не терять лицо перед мировой буржуазией, снарядили поезд, отходящий с Казанского вокзала, в который поместили бородатого дядьку. Тот махал своим чепчиком случайным прохожим, неслучайным провожающим и представителям враждебных иностранных газет.
— Хто же ето? — спрашивали случайные. — Лев Толстой?
— Тундра! — отвечали неслучайные. — Сам Николай Рерих в Тибет отъезжают.
— Йа, йа, штангенциркуль, — кивали головами буржуи.
Вот такова была предыстория. Частично Блюмкин поведал ее Игги, чем нимало его удивил. Он сокрушался и радовался в одно и то же время. Хорошо, что не на Соловках, хреново, что у черта на рогах — в Тибете.
Яков загадочным образом вышел из портала несколько раньше монаха. Да и несколько дальше от него. Эта разница составляла добрых полгода и полторы тысячи километров. Он порядочно поистрепался, одичал, нахватался по пути всяких местных штучек и сделался похожим на самого натурального тибетского ламу, странствующего по своим ламским делам.
Блюмкин с удовольствием отобедал последним запасом соловецких сухарей, запивая родниковой водицей, и сказал:
— Эх, домашняя пища!
«Твой дом — тюрьма!» — хотелось прокомментировать Игги, но он, понятное дело, промолчал.
Им предстоял еще далекий путь, чтобы оказаться на хвосте у каравана Советских исследователей, в котором неожиданно объявился истинный Рерих собственной персоной. Подложный сбежал на каком-то полустанке в Средней Азии, очень здорово перед этим сокрушаясь о несоответствии предложенного заработка предстоящей работе.
Он, якобы, пошел посмотреть на верблюдов — и потерялся. В штабе предположили, что спрятался в одной из навозных куч пока поезд не уйдет. Народу в экспедиции не хватило, чтобы переворошить в окрестностях весь верблюжий помет. Так и уехали без «Льва Толстого». Ну, а тот, как говорится, остался «в шоколаде».
Перед самой Лхасой Блюмкин с товарищем догнал экспедицию. В ней, как водится, был полнейший разброд и шатание. Безмерно преданные делу революции, партии и лично Вове Ленину люди Трилиссера перелаялись между собой, не в силах решить, когда же кончается их рабоче-крестьянский энтузиазм и начинается борьба за выживание. Кто-то хотел объявить Рериха сумасшедшим нигилистом, кто-то не хотел возвращаться домой с вошью на аркане, кто-то выразил сомнение в учении Маркса-Энгельса.
Местное крестьянство на сто процентов состояло из неподатливых и лживых идиотов, зажиточное меньшинство — из податливых, но не менее лживых кретинов. И только Рерих никак на это не реагировал: самовольно отлучался от экспедиции и через переводчика задавал и тем, и другим безумные вопросы. А то и взбирался на отдельные скальные образования и там, складывая ладони в перспективу, что-то наблюдал, делая потом карандашные наброски в свой походный дневник. Похоже, его в экспедиции устраивало все.
Блюмкин это дело разузнал, а потом, воспользовавшись, ночной темнотой, удавил двух человек — переводчика и усомнившегося огэпэушного соглядатая. Первого, отправившегося в соседний кишлак, он «отработал» сам, а второго, отошедшего по большой нужде оформил Игги.