— Погоди, — поспешил сказать Антикайнен. — Какой сейчас год, знаешь?
— Знаю, — кивнула Лотта. — Високосный.
И убежала.
Ну, вот, стало быть, как обстоит дело. Двадцатый уже прошел. Значит, какие-то последующие. Не вернулся же он в прошлое, в самом-то деле!
Подумав так, он почему-то вспомнил лже-барона Мику, монаха Игги, даже противного вертухая Прокопьева вспомнил. Странно, что было до Соловков, ему вспоминать не хотелось, да и не моглось, в общем-то.
Когда Тойво открыл глаза — оказывается, он их закрыл почему-то — к нему подходили Лотта с высоким мужчиной. Девочка держала оловянную кружку, а, по-видимому, ее отец — солдатский термос. Радушие мужчина не выражал, впрочем, какую-то враждебность — тоже.
— Привет, — сказал он.
— Привет, — ответил Тойво.
— Ну, вот, я же тебе говорила, что он не страшный и очень печальный, — добавила девочка.
— Как жизнь? — спросил мужчина.
Антикайнен вместо ответа пожал плечами: пес его знает, какая у него жизнь?
— Досталось?
— Ну, да, подранили слегка, — не хотелось говорить правду, а среди неправд эта была безопаснее всего. — Долго лечился.
— Странно, — заметил мужчина. — А больничкой совсем не пахнешь.
— Разные они бывают — больнички-то, — опять пожал плечами Тойво. — Это был реабилитационный центр.
— И когда это случилось?
— В сентябре двадцать третьего, — совершенно нейтрально ответил он.
— Ого, — удивился мужчина. — Почти пять лет назад!
Стало быть, на дворе у нас одна тысяча девятьсот двадцать восьмой год. Шесть лет минус. Или шесть лет плюс?
— Да нет, — объяснил Тойво. — Двадцать третьего сентября прошлого года, то есть, тысяча девятьсот двадцать седьмого.
— А, — согласился мужчина. — И как теперь?
— А теперь ему надо попить глегги, - деловым тоном сказала Лотта.
Потом Антикайнен пил горячее сладкое питие, и это было восхитительно. Девочка, заметив, как он смакует каждый глоток, радостно смеялась. Ее отец тоже заулыбался.
— Неужели так отвык от этого? — кивнув на кружку в руках Тойво, спросил он.
— Не то слово, — согласился Антикайнен. — Лучший напиток за последние годы. Спасибо, маленькая леди!
Лотта даже покраснела — до того ей понравилась похвала, и она, преобразившись в хозяйку, все пыталась подлить почти незнакомому человеку домашний глегги.
— Ой, спасибо, — улыбнулся Тойво. — Я у вас так весь термос вылакаю. А мне же еще идти надо.
— Далеко идти-то? — спросил мужчина.
— В Онкамо Сяскениеми, — сразу ответил Антикайнен.
Они еще немного поговорили о совсем несущественных вещах, и отец с дочкой, оба довольные выполненной миссией, пошли к своему пикнику.
Тойво, вздохнув, нехотя поднялся на ноги. В Онкамо жил Юрье Лейно — с ним он знаком не был, но его имя отчего-то первое пришло на ум.
Про этого коммуниста с дореволюционным стажем ему как-то рассказывал друг Отто Куусинен. Его дочь, Герта, в 1920 году приехавшая к отцу в Советскую Россию, тайно вздыхала на велеречивого, важного и импозантного революционера. А Отто его чертовски недолюбливал.
— Хлыщ какой-то, — говорил он. — Скользкий, как угорь. Все знает, везде бывал. «С мамкой сплю, да в папкиных трусах».
— Друг пламенного революционера Саши Степанова? — спросил тогда Тойво.
— Не знаю, — пожал плечами Куусинен. — Но повадки одинаковые.
А уходить из-под гостеприимной липы все-таки надо. Не ровен час особо бдительный гражданин вызовет полицию — не все же в Финляндии способны глегги угощать. Ну, а полиция — это, брат, полиция.
«It» s a fact of life, You know!
What» s that?
Corrupt cops.»[2]
К незнакомому Лейно, на самом деле, Тойво идти не собирался. Он ничего не знает о нынешних реалиях, документов нет никаких, денег — и подавно. Надо куда-нибудь на работу подаваться, где особых вопросов не задают: землю копать, лес валить, камни таскать. В батраки, то есть. Или, как это называется в Карелии — «в казаки».
Сориентировавшись по дорогам, он выбрал ту, которая ведет в Пухос. От столиц и крупных городов следует пока держаться подальше.
Тойво на прощанье помахал рукой радушной семье, они ответили тем же, даже незнакомая с ним мама девочки. Раз первыми встретились хорошие люди, то дальше все должно быть хорошо. Про испуганного сторожа в замке он даже не вспомнил. Зато вспомнил про удачу.