Генерал сидел в комнате, как человек, привыкающий к пространству болезни. Помещение словно скроили по его мерке. Шли годы, а он так и не перебрался в другое крыло замка, где один за другим располагались зеленый, голубой и красный салоны с золотыми люстрами, а окна смотрели в парк, на каштаны, которые весной лезли ветвями сквозь балконные решетки, горделиво вздымались розовыми свечами и темно-зелеными кронами и обрамляли южное замковое крыло, выстроившись перед каменными перилами. Перила поддерживали толстые ангелы. Генерал уходил в давильню, или в лес, или — каждое утро, даже зимой и в дождь — к ручью с форелью, а по возвращении поднимался к себе в комнату через вестибюль и там ел.
— Вернулся, значит, — произнес он уже громче, дойдя до середины комнаты. — Сорок один год. И сорок три дня.
И, точно устав от произнесения этих слов, точно осознав теперь только, как много это времени — сорок один год и сорок три дня, — генерал покачнулся и сел на стул с потертой кожаной обивкой. На маленьком столике, прямо под рукой, валялся серебряный колокольчик, в него генерал и позвонил.
— Нини пусть поднимется, — отдал он приказ лакею и вежливо добавил: — Я ее прошу. — И замер, так и сидел с серебряным колокольчиком в руке до прихода Нини.
2
Нини подошла быстро для своих девяноста с лишним. В этой самой комнате нянчила она генерала. Здесь была в момент его рождения. Была она тогда шестнадцатилетней красавицей. Росту небольшого, но такая ладная и спокойная, будто тело ее знало какую-то тайну. Девушка точно скрывала нечто в костях своих, крови и плоти, тайну времени или жизни — то, что другому не расскажешь, на другой язык не переведешь, словами не выразишь. Была она дочерью деревенского почтаря, в шестнадцать лет родила ребенка и никогда никому так и не призналась, от кого дитя. Генерала Нини выкормила, потому что у нее случилось много молока; когда отец выгнал из дому, пришла в замок. В одном платье, да с локоном умершего ребенка в конверте — так и пришла. Прямо к родам поспела. Первый глоток молока генерал выпил из ее груди.
Так она и прожила в замке семьдесят пять лет, молча.
И всегда улыбалась. Имя ее неслось из комнаты в комнату, будто жители замка предупреждали им друг друга. Так и говорили: «Нини!» — словно имели в виду: «Интересно, есть же на свете не только эгоизм, не только страсть и тщеславие, Нини…» И потому что всегда была там, где надо, никогда ее не видели. И раз всегда была в добром расположении духа, никогда не спрашивали, как она может радоваться, если любимый мужчина покинул ее, а ребенок, для которого созрело молоко, умер. Нини выкормила и воспитала генерала — с тех пор прошло семьдесят пять лет. Порой над замком и семьей светило солнце, тогда члены семьи в общем сиянии с удивлением замечали, что и Нини улыбается. Потом умерла графиня, матушка генерала, и Нини тряпкой, смоченной в уксусе, омыла белый, холодный лоб, покрытый скользким потом. Настал день, когда и отца генерала принесли домой на носилках — он упал с лошади и прожил потом еще пять лет. Ухаживала за ним Нини: читала графу по-французски, но языка не знала, и потому читала только буквы; правильно произносить слова не умела, только буквы перебирала, медленно, одну за другой. Но больной понимал и так. Потом генерал женился и, когда вернулся из свадебного путешествия, Нини ждала молодых у ворот замка: поцеловала руку новой хозяйке дома и протянула букет роз. Она и тогда улыбалась; генерал порой вспоминал это мгновение. Много позже, спустя двадцать лет, умерла и жена, и Нини ухаживала за могилой хозяйки и ее нарядами.
У этой женщины не было в доме ни должности, ни звания, но все чувствовали в ней силу. Один генерал в своей рассеянности знал, что Нини уже перевалило за девяносто. Но никто об этом не заикался. Сила Нини растекалась по всему дому, по людям, по стенам, по предметам, словно тайное электричество, с помощью которого заставляют двигаться кукол на крохотной сцене бродячего театра: Янош Витез и Смерть. Не раз казалось: дом, все предметы обрушатся, если сила Нини не будет все удерживать вместе, как древние материалы рассыпаются в прах от прикосновения. После смерти жены генерал уехал, а через год вернулся домой и сразу переселился в старое крыло замка, в комнату матери. Новое крыло, где он жил с женой, разноцветные салоны, обитые потертым французским шелком, большую курительную комнату с камином и книгами, лестницу с оленьими рогами, чучелами тетеревов и головами серн по стенам, большую столовую, из которой можно было смотреть на долину, небольшой городок и дальше, на серебристо-голубые горы, хозяйкины покои и собственную старую спальню рядом с хозяйкиной — все распорядился закрыть. Со смерти жены прошло тридцать два года, генерал вернулся на родину из дальних странствий; только Нини и прислуга заходили в эти комнаты — раз в два месяца, прибраться.