— Присядь, Нини, — предложил генерал.
Няня села. Состарилась за этот год. После девяноста люди старятся иначе, чем после пятидесяти или шестидесяти. Без обид. Лицо у Нини морщинистое и розовое — так старятся самые благородные материалы, столетние шелка, куда семья вплетает все свои уменья и мечты. За прошедший год на одном глазу у Нини выскочило бельмо. Теперь глаз был грустный, серый. Второй глаз так и остался голубым, голубым, точно вечные горные озера среди вершин, в августе. Этот глаз улыбался. Нини всегда одевалась в темно-синее, вечно одно и то же: синяя суконная юбка и цельнокроеная рубаха. Будто за семьдесят пять лет не сшила себе нового платья.
— Конрад письмо прислал, — сообщил генерал и между прочим высоко поднял письмо. — Помнишь его?
— Да, — ответила Нини. Она все помнила.
— Он здесь, в городе, — генерал сказал это тихо, словно сообщил няне крайне важную и интимную новость, — в «Белом орле» остановился. Вечером приедет, я коляску за ним послал. У нас отужинает.
— Где у нас? — спокойно спросила Нини и оглядела комнату живым и веселым голубым глазом.
Гостей они не принимали лет двадцать. Тех, кто иногда приезжал на обед, городских и комитатских чиновников, гостей с большой охоты управляющий принимал в лесной усадьбе, где к появлению гостей были готовы в любое время года; днем и ночью ждали посетителей спальни, ванные, кухня, большая охотничья столовая, открытая терраса, столы на козелках. В таких случаях управляющий салился во главе стола и от имени генерала приветствовал охотников или господ-чиновников. Никто уже не обижался, все знали, что хозяин дома невидим. В замок приходил только приходской священник — один раз в году, зимой, чтобы написать мелом на притолоке начальные буквы имен волхвов: Каспара, Мельхиора и Бальтазара. Тот самый священник, который хоронил всех членов семьи. Больше — никто и никогда.
— А туда? — поинтересовался генерал. — Можно?
— Месяц как убирались, — ответила няня. — Можно.
— К восьми вечера успеешь?.. — спросил генерал с почти детским любопытством и наклонился вперед. — В большом зале. Сейчас полдень.
— Полдень, — согласилась Нини, — значит, сейчас и скажу, чтоб до шести проветрили, а потом прибрали. — Губы беззвучно задвигались, она словно бы подсчитывала время и объем работы. — Успеем. — Ответ прозвучал спокойно и решительно.
Генерал с интересом наблюдал за няней, подавшись вперед. Две жизни текли рядом, покачиваясь в медленном ритме очень старых тел. Эти двое все знали друг о друге, больше, чем мать и ребенок или муж с женой. Общность, связывавшая их тела, была прочнее любой телесной связи. Возможно, причиной было материнское молоко. Или то, что Нини стала первым живым существом, увидевшим появление генерала на свет, свидетельницей самого момента его рождения, в крови и грязи, как рождаются люди. Или семьдесят пять лет, прожитые вместе под одной крышей: одну еду ели, одним воздухом дышали; затхлость старого дома, деревья под окнами — все было общее. И никак этих двоих было не назвать. Не были они ни братом с сестрой, ни возлюбленными. Бывает что-то еще, и они об этом смутно догадывались. Бывает родство ближе, чем у близнецов в материнской утробе. Жизнь перемешала их дни и ночи, оба ведали тела и сны друг друга.
Няня спросила:
— Хочешь, чтобы все было, как раньше?
— Да, — ответил генерал. — Как в последний раз было.
Именно так.
— Хорошо, — только и сказала Нини.
Подошла к генералу, наклонилась и поцеловала покрытую старческими печеночными пятнами руку с кольцом.
— Обещай, что не будешь слишком волноваться.
— Обещаю, — тихо и кротко отозвался генерал.
3
До пяти вечера из комнаты никто признаков жизни не подавал. В пять генерал вызвал лакея и попросил приготовить холодную ванну. Обед отослал обратно на кухню, выпил толь ко чашку холодного чаю. Потом лежал на кушетке в полутемной комнате, за прохладными стенами которой звенело и наливалось лето. Вслушивался в жаркое брожение света, шум теплого ветра под разомлевшей листвой, следил за звуками, доносившимися из замка.