Я думаю о лежащем на полу охраннике.
Смотрю на кресло и чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.
Меня никогда раньше не пытали.
— Ты этого хочешь? — выдыхаю я. — Пристегнуть… меня к этому креслу?
Его дыхание обжигает мне кожу между ухом и плечом.
Моя грудь болезненно вздымается и опадает, Саллен сжимает меня крепче.
И говорит всего одно слово:
— Да.
— Зачем? — вырывается у меня с прерывистым вздохом.
Я помню, как он трогал мои зубы. Как говорил о том, чтобы их выдернуть. Я представляю себя залитой кровью, во рту у меня ничего нет, а все мои коренные зубы, клыки и резцы валяются на грязном полу.
Он хочет сделать со мной то же самое, что сделали с ним?
Я заметила, что у него не хватает зубов. Могу только догадываться, как он их лишился.
Он по-прежнему восхитителен, но я не хочу, чтобы он выдергивал мне зубы. Не хочу хирургических операций. Я хочу просто поговорить.
— Я просто хочу тебя понять.
Это звучит отрывисто, слабо и глупо, но, когда он обнимает меня, я не могу сдерживаться.
— Думаю, чтобы это произошло, нам стоит поиграть в одну игру, — шепчет он мне в шею.
— В какую игру, Саллен? — я смаргиваю навернувшиеся на глаза слезы и сосредотачиваю внимание на ржавом металле у основания кресла. — Что ты имеешь в виду?
Он склоняет голову, прижимаясь виском к моему плечу.
Я чувствую, как напряжено его тело. Саллен настолько неподвижен, что оно вибрирует.
Мое дыхание громкое и прерывистое. Я обхватываю его предплечье у себя на талии и чувствую биение своего сердца под пальцами, сдавившими мне шею.
— Поговори со мной, — умоляю я. — Пожалуйста.
Он молчит.
Это меня пугает.
Затем Саллен толкает меня к креслу, и я поворачиваюсь к нему, подняв руки и чувствуя головокружение от его резких движений и внезапной свободы.
— Сядь в кресло, Солнышко, — тихо говорит он, глядя на меня. — И я дам тебе все, что ты хочешь.
Правда, мы будем чудовищами, отрезанными от всего мира; но из-за этого мы будем более привязаны друг к другу
«Франкенштейн», Мэри Шелли
Глава 18
САЛЛЕН
Мы входим в собор через заднюю дверь.
«Санктум». Это игровая площадка 6, и на нее Райт приглашает только тогда, когда есть срочная работа. Хотя здесь я не увижу никого, кроме остальных “детей”, как нас обычно называют, несмотря на то, что мне почти двадцать.
И, возможно, из-за этого никто из них не появится. Вон, Айседора, она.
Мне следовало подумать об этом раньше.
Я просто невероятно тупой.
За мной с лязгом закрываются двойные двери, и я чувствую жар и зуд подо всей своей одеждой. Мне не следовало приезжать. В вестибюле, где мы обычно вместе сидели в ожидании, сейчас никого не будет. Это всё светлые воспоминания многолетней давности. Прошло немного времени с тех пор, как на 6-ой собиралось много участников Райта, и мне следовало бы хорошенько подумать, прежде чем себя обнадеживать. Но когда Штейн спросил, не хочу ли я выйти из дома и поехать в «Санктум» (один из немногих случаев, когда он предложил ненадолго меня освободить), единственное, о чем я думал, это она.
Но теперь, когда я мыслю ясно, а не цепляюсь за глупые мечты, мне становится понятно, что ее здесь не будет. У нее есть чем заняться. Мне уже приходилось видеть ее с Воном, в его машине. И Космо в машине у нее.
Может, она сейчас с ними трахается, а я понапрасну проделал весь этот путь на заднем сиденье бронированного мерседеса Штейна. Мне следовало остаться дома. Следовало…
Штейн берет меня за запястье, скользнув рукой по моей толстовке, и боль от оставленных им ожогов вырывает меня из смятения.
Я вскидываю голову, но смотрю на него сверху вниз. Я вымахал выше ростом, но храбрее не стал.
Его светлые голубые глаза сверкают в свете горящей над нами люстры посреди пустого заднего вестибюля. Зал полон камня, мрамора и холодного воздуха. Здесь сильно пахнет ладаном, но Штейн крепче сжимает мне запястье, и я чувствую аромат зажатой у него в зубах персиковой тянучки.
Я не морщусь, не моргаю и не вздрагиваю.
Если я это сделаю, будет только хуже.
Другой рукой он разглаживает свой черный галстук, и я вижу у него на пальце золотое обручальное кольцо. На его внутренней стороне вырезано имя моей матери. Мерси. После того как она умерла, у меня ничего не осталось.