— Я… — начинает он, затем отворачивает от меня голову, и я скольжу взглядом по четкой линии его подбородка, по обрамляющей ее щетине, темной и… такой сексуальной.
И он спас меня.
Нас.
Он спас нас. Может, он любит меня, а может, я брежу.
«Не думай сейчас об этом. Сосредоточься, Кария. Позже сможешь повосторгаться тем, что ты подалась в бега с любовью твоего детства».
Я пытаюсь собрать в голове известные мне факты. Штейн… Я ударила его фонариком. Но боль чуть ниже ключицы… Один из его людей воткнул мне шприц.
— Здесь было больше всего огней, — наконец говорит Саллен, отвечая на мой вопрос. — Все остальное закрыто. Когда ты начала приходить в себя, я шел в этом направлении. И…
Он откашливается.
— Не хотел, чтобы ты просыпалась в темноте.
Саллен не удостаивает меня взглядом.
Я сразу же вспоминаю зеленое свечение вокруг плавающих в банках образцов. На самом деле я ничего не смыслю в таксидермии, но не думаю, что для этого так уж необходимо освещение. Он ненавидит темноту? Она его пугает? Что с ним там случилось? Неужели Штейн и этим его мучил?
Мне под кожу врывается волна жгучего гнева, словно сошедший с рельсов поезд.
Я хотела убить Штейна.
В отличие от случая с Космо, ударив Штейна, я не сдерживалась. Но я не настолько натренирована, как Вон и Айседора. Мама права. Я ненавидела самооборону. Я сдала базовый минимум, обязательный для детей Райта. И до этого момента ни разу об этом не пожалела.
— Спасибо, — говорю я, пытаясь сдержать гнев и огорчение. Сейчас это нам не поможет.
Саллен бросает взгляд на меня, затем снова отводит глаза. Больше он ничего не говорит. И я знаю, какой бы благоговейный трепет я не испытывала перед этим моментом, мы не можем остаться здесь навечно. Мы у всех на виду. Это слишком опасно.
— На рассвете двери откроются. Я к тому, что ты, наверное, это знаешь, просто…
— Я никогда не был внутри.
Я резко обрываю бессвязное изложение своего плана и фокусирую взгляд на Саллене.
— Что?
Я не понимаю. Знаю, я только пришла в себя, едва проснулась, но в его словах для меня нет никакой логики.
— Если не считать вот этого дерьмового магазина, — я указываю на расположенный рядом бутик. — Это лучший торговый центр Александрии. У них здесь есть даже Gucci.
При этих словах я краснею, глядя на его толстовку с капюшоном и черные джинсы, на эти круги и морщинки у него под глазами, на то, как он буравит меня взглядом, упираясь в стену ногой в высокой кроссовке.
Но когда Саллен заговаривает, клянусь, он пытается сдержать улыбку.
— Да ладно? Какая жалость, что я не знал об этом раньше. Если бы кто-нибудь сказал мне, что тут продаётся Gucci, я бы обязательно сюда примчался…
— Заткнись, я поняла, извини.
Я закатываю глаза, затем складываю руки на груди и стараюсь не обращать внимания на то, как о запястье колотится мое сердце. Но как только я собираюсь перейти к части о том, что нам нужно спрятаться, а также раздобыть одежду, чтобы сменить то, в чем мы убежали, до нас доносятся звуки подъезжающей к пандусу машины, пока не видимой нам из-за стоящей слева каменной колонны.
Саллен реагирует быстрее и, мигом преодолев разделяющее нас расстояние, хватает меня за запястье. Я бегу за ним, и он бросается за припаркованный у торгового центра черный «Ниссан», что стоит на самом последнем месте в первом ряду огороженной цементным забором автостоянки.
Мы, как один, приседаем, Саллен все еще держит меня за руку своими затянутыми в перчатку пальцами.
Напряженно уставившись в самый конец ряда, мы видим, как парковка озаряется светом фар.
Саллен был прав; благодаря потолочным световым панелям, это, скорее всего, самое освещенное ночью место во всем центре Александрии. Для его мыслительного процесса лучше не найти. Но для двух прячущихся беглецов сейчас оно, возможно, стало еще опаснее. Нас могут тут поймать.
Мы оба молчим, я сижу на корточках и вдыхаю запах масла, бензина и парковочной грязи, от чего подступающая тошнота становится еще сильнее и мучительней. Может, это из-за успокоительного (я все еще чувствую жжение от инъекции) а может, просто от страха.
Хотя, возможно, тут кое-что посерьезней.
Я не хочу, чтобы эта ночь заканчивалась.
Не хочу его отпускать.
Шины автомобиля медленно скользят по влажному от ночного дождя асфальту. Свет его фар отражается от стоящей рядом цементной перегородки, и на мгновение, когда помимо колотящегося у меня в голове пульса, единственным различимым звуком становится тихое урчание двигателя, останавливается в нескольких шагах от нас, прямо перед входом в торговый центр «Медичи». Я не вижу саму машину, только зловещий, бело-голубой свет фар.