— Да. — Дакота вздохнула. — Вероятно, ты права.
Я стояла там, желая, чтобы на его лице появился проблеск надежды. Но там ничего не было. Он уставился в пол, его руки упали по бокам. Рассматривал ли он меня вообще как вариант? Или он уже махнул на нас рукой?
Я проглотила свое разочарование, позволила Дакоте поцеловать меня в щеку, а затем последовала за Ксавье на улицу после того, как он надел пальто.
Их с Хейзел внедорожник был припаркован на подъездной дорожке. Я забралась внутрь, радуясь, что было еще тепло. Всего лишь короткая прогулка от входной двери заморозила мои уши.
Ксавье забрался внутрь и включил обогрев.
— Спасибо, что взяли меня с собой.
— Рад это сделать. — Он протянул руку и похлопал меня по плечу, прежде чем выехать с подъездной дорожки и вывести нас на дорогу. — У тебя все в порядке?
— Не очень, — призналась я.
— Хочешь поговорить об этом?
— Нет. — Я вздохнула. — Да. Мне не очень нравится ваша семья.
Он усмехнулся.
— Их может быть трудно полюбить. Что случилось?
— Я почти уверен, что они ухаживали за Дакотой с самого рождения. Это звучит странно, но я не могу придумать другого слова описать это.
Он напевал.
— Их убеждения могут быть трудны для понимания.
— Это всегда было так? — Спросила я. — Он всегда испытывал такое давление? Я имею в виду, это как если бы, когда он родился, они уже знали, как будет прожита его жизнь. Он должен жить в нужном месте. Работать на правильной работе. Жениться на правильной женщине. Иметь правильных детей.
Во многих отношениях ожидания его семьи напомнили мне истории, которые я читала о принцах и принцессах прошлого. Если он хотел унаследовать корону, он должен был следовать семейным традициям.
В детстве я хотела быть принцессой. Я была принцессой.
Принцесса, которая никогда не получит своего принца.
— Как я уже сказал, это трудно понять, — сказал Ксавье. — Они яростно верны традициям нашей семьи. Что не так уж плохо. Но это может сделать их слишком жесткими. Они могут быть закрытыми. И я боюсь, что отчасти в том, через что они заставляют Дакоту проходить, есть моя вина.
— Ваша вина? В чем ваша вина?
Он вздохнул, переставляя хватку на руле. Он поморщился, делая резкий вдох, когда его рука потянулась к груди.
— С вами все в порядке?
Он кивнул.
— Просто изжога. У меня была она чертовски много раз на этой неделе.
— Может, нам где-нибудь остановиться и купить лекарство?
— Со мной все будет в порядке. — Его рука скользнула вниз по груди к животу, надавливая сбоку. — Я принял пару таблеток недавно, просто жду, когда они подействуют.
Я внимательно наблюдала за ним.
— Должны ли мы вернуться?
— Я в порядке. — Он улыбнулся сквозь боль. — Это всего лишь изжога.
— Хорошо. — Я изо всех сил постаралась расслабиться на своем месте. Дакота только что потерял своего отца. Если он потеряет Ксавье, он будет уничтожен.
— На чем мы остановились? — спросил он.
— Вы сказали, что все это частично по вашей вине.
— Так и есть. — Он кивнул. — Мой отец работал на племенные власти. Именно так я заинтересовался тем, чтобы стать полицейским. В детстве я мечтал, что мы будем работать вместе, когда я стану старше. Но потом его убили на дежурстве еще до того, как я закончил среднюю школу. Пьяный парень, проезжавший через резервацию, остановился на обочине дороги и убил свою жену из дробовика. Мой отец был в патруле. Он подъехал, и парень убил и его тоже.
— Мне очень жаль.
— Это риск, который мы все понимаем. Это не облегчает задачу. Моей маме, бабушке Дакоты, пришлось нелегко.
— Это вполне объяснимо.
— Мама боялась всего и всех, кто не из резервации. По ее мнению, посторонним нельзя доверять. Эта вера ослепила ее. У меня была пара белых друзей. Она отказалась позволить мне проводить с ними время. Я работал на белого фермера за городом, летом чинил забор; она заставила меня уволиться с работы.
Я моргнула, наблюдая за обледенелой дорогой перед нами, пока Ксавье вел машину. Я не встречалась с бабушкой Дакоты, хотя знала, что она все еще жива и живет в доме престарелых в резервации. Мое сердце болело за нее из-за того, что она слишком рано потеряла мужа.
И ее сына.
Мое сердце болело от того, что ее горе превратилось в такую ядовитую дискриминацию.
— Мой брат думал не так, как мама, — сказал Ксавье. — Джозеф не был человеком с предубеждениями. Но он ставил наших людей на первое место. Превыше всего остального. Когда я решил покинуть резервацию, он воспринял это как предательство нашей культуры. Я был первым в моей семейной линии, кто когда-либо уехал. Я был тем, кто разорвал цепь. Джозеф никогда этого не понимал, потому что там у нас было все, что нужно для жизни, получения образования и работы. Для него уход был ненужным.
— Но вы чувствовали себя в ловушке.
— Верно. — Он оглянулся, его темные глаза были мягкими. — Я чувствовал себя в ловушке, поэтому решил уйти. Тогда мне нужно было многое доказать. Доказать себе, что я могу выбраться из резервации. Доказать окружающим, что американский индеец может быть шерифом в белом городе. Но это вбило клин между мной и моей семьей. Моя мама увидела в этом предательство памяти моего отца. Мой брат расценил это как предательство по отношению к нашему народу. Я должен был остаться там, чтобы служить им, чтобы сделать их жизнь лучше. А не жить в двух часах езды отсюда и служить незнакомому сообществу.
— А потом Дакота тоже ушел.
— Верно. Но это был не просто уход. Дакота ушел и приехал ко мне. Джозеф так и не простил меня за то, что я ушел. И я сделал для него почти невозможным смириться с тем, что Дакоте нужно было уехать.
— А как насчет всех этих штучек с кровью?
Ксавье нахмурился.
— В резервации не так много семей, которые все еще думают, что это дерьмо имеет значение. Но, к сожалению, у наша все ещё верит в это.