Это то, что он чувствовал, когда видел меня с Греем? Что чувствовали они, когда видели меня друг с другом?
Могла ли я любить Линкольна настолько сильно, чтобы терпеть прикосновения другой женщины?
Я не знала, была ли я настолько сильной.
Я посмотрела на него, лежащего там, с трубками, линиями и аппаратами, прикрепленными к его телу, и поняла, что да. Я бы разделила его тело, если бы это означало сохранить его сердце.
— Я пойду найду кофе, — сказала Татум. — Если мне придется выпить еще одну чашку горячего чая, я буду кричать.
Я рассмеялась.
— Ты привыкнешь к этому.
— Тебе что-нибудь нужно? — спросила она, открывая дверь. Ее глаза пробежались по моему телу. — Кроме настоящей одежды? — она засмеялась.
— Нет. Я в порядке, — я шлепнула себя по заднице. — Бумажные трусики и все такое.
Линкольн ухмыльнулся вокруг термометра.
— Точно, — Татум направила свой взгляд на Линка. — Больше никаких геройств, хорошо? — затем она улыбнулась, выходя и закрывая дверь.
— Привет, — сказал он, когда медсестра вытащила термометр у него изо рта. Он усмехнулся, и комната засветилась вокруг него.
— Привет, — я ухмыльнулась в ответ. — Это было отличное шоу, которое ты устроил. Побыть Тони Старком и попытаться спасти мир.
— Все выглядит хорошо, — сказала медсестра. — Я вернусь примерно через час с лекарствами, — она что-то напечатала на ноутбуке, который стоял на тележке, а затем оставила нас одних.
Я стояла у его кровати, проводя кончиком пальца по его челюсти.
— Ты больше никогда не сможешь меня так пугать.
— Я никуда не уйду, птичка, — его ореховые глаза плясали в ярком флуоресцентном свете больничных ламп. — И когда я умру — потому что мы все умрем, в конце концов — я все равно буду с тобой. Здесь, — он поднес руку к моей груди, прямо над сердцем. — И здесь, — он поднял руку и коснулся моего виска. — И здесь, — он провел рукой по моей киске. — Я в тебе. Выжжен в твоей душе. Ты никогда не избавишься от меня.
Я заползла на кровать и свернулась калачиком, стараясь не давить на его легкие. И мы так провели остаток ночи, его руки обхватили меня, его тепло струилось по мне, пока мы погружались в сон.
ГЛАВА 47
Первое, что я подумал, когда увидел Линкольна, лежащего на больничной койке с трубками в груди и венами, было: это должен быть я. Это не должен был быть он.
Я сидел на стуле рядом с его кроватью и слушал, как монитор пищал в такт биению его сердца. Пришлось потрудиться, но Татум удалось уговорить Лирику уйти с ней, чтобы у меня был этот момент с Линкольном.
Мне это было необходимо. Было много вещей, которые нужно было сказать.
Лирика сказала мне, что любит меня.
Я тоже любил ее. Я любил ее так сильно, что мне было чертовски больно. Я любил ее больше, чем кого-либо, кроме Киарана. Но я не мог сказать ей это в ответ. Я не мог дать ей такую надежду. Не сейчас. Только не после этого. Дело было не только во мне или Лирике. Мы были втроем. И дело было уже не только в трахе. Это было намного глубже.
— Иногда у меня бывают такие мысли, — голос Линкольна выдернул меня из моей головы. Он был хриплым и густым, как будто он проглотил стекло. Наши глаза встретились, и его глаза были тяжелыми от слабости. Это должен быть я. — Они хаотичны, постоянно крутятся в моей голове, — он полуулыбнулся. — Но они спокойны, когда она рядом. Я думаю, она делает это и для тебя.
Так и есть.
Она, блядь, сделала.
Я сидел в тишине, наблюдая за ним и давая ему закончить.
— Мы с Лирикой были год вместе, прежде чем ее забрали у меня, — он тяжело сглотнул. — У тебя было четыре гребаных года с ней, — он рассмеялся. Больше для себя, чем для меня. — Четыре года. Я знаю, что она сделала со мной после первого. Я не могу представить, что четыре года могут сделать с мужчиной.
Я мог бы сказать ему, что она расколола его, просочилась в его вены и поглотила его душу. Вместо этого я сказал:
— Я никогда не прикасался к ней, — я выдержал его взгляд. — Кроме той единственной ночи. Я не хотел делать то, что сделал, — мое сердце заколотилось при воспоминании. — Я видел, что эти мужчины делают с женщинами. Ты видел это, — я покачал головой. — Я не мог позволить, чтобы это случилось с ней, поэтому я стал меньшим из двух зол. Но я никогда не прикасался к ней после этого. Я не мог так поступить с ней. Не мог поступить так с тобой, — я знал, что она уже рассказала ему все это, но ему нужно было услышать это от меня.
— Так почему сейчас? Ты позволил ей уйти. Почему ты не мог просто оставить ее в покое? — в его голосе не было злости или ревности. Было только искреннее любопытство. Я не винил его за это. Я задавал себе тот же вопрос.
— Потому что, как бы ты не хотел признать это. Я — часть ее, а она — часть меня. Как ты и сказал — четыре гребаных года, — я сглотнул, готовясь к следующей части. — Но ты — большая часть ее, и, если ты не можешь этого сделать, тогда я уйду. Я уйду из этой комнаты и никогда не вернусь. А когда она спросит, я скажу ей, что все это было ошибкой, — каждое мое слово было пулей, пронзившей мое сердце. Как та, которую он принял ради нее, ради нас обоих. Я говорил, что он не заслуживает ее. Я был чертовски неправ. — Потому что она не причинит тебе вреда. Она слишком сильно тебя любит. Если ты не хочешь этого, она уйдет от нас обоих, как она и сказала. Ты знаешь, что так и будет.
Он моргнул и отвел взгляд. Мы оба знали, что это правда.
— Прежде чем я позволю этому случиться, я отпущу ее. Лучше пусть у нее будет половина сердца, чем совсем никакого, — мой голос сломался. Черт. Было ощущение, что кто-то обмотал мое собственное сердце острой проволокой и тянет, тянет. Я истекал кровью. — Я выйду за дверь и скажу ей, что не могу этого сделать, — проволока натянулась сильнее, разрывая мое сердце на куски. — Я буду ее злодеем.
Его челюсть напряглась, а взгляд ожесточился.
— К черту это. Пошел ты, — он поморщился и уперся рукой в бок, когда сел. — Тебе не удастся сделать из меня неуверенного парня, который не может справиться с давлением, в то время как ты — сильный, который уходит от девушки ради общего блага. А она тем временем лежит ночью в постели, скучает по тебе и обижается на меня. Я видел этот фильм. Я знаю, чем все закончится. Пошел ты. Ты не должен играть роль героя.
Я закрыл глаза и выдохнул медленный, ровный вдох, когда открыл их снова.