– Юный перфектиссим направлен на выписку, – сказала одна рабыня, передавая планшет другой.
Пока заполнялись документы, Гай решил осмотреться. Под высоким потолком сквозь открытые окна бил свет, его овальные пятна едва заметно плыли по напольной мозаике, скамьям и колоннам, обвешанным зелёными полотнищами. Лепнина изображала ветви деревьев с изумрудными листьями, среди которых прятались змеи.
– Всё готово, перфектиссим, – рабыня с поклоном передала Гаю небольшой свиток, – твоя выписка.
– Благодарю за лечение, вале!
– Эта рада услужить, – ещё раз поклонилась рабыня.
Перед выходом через главный портал, он раскрыл умбракулум: на улице во всю пылает август, нещадный зной пропекает Сицилию сильнее обычного, судя по всему, на море штиль.
У подножья лестницы рядком стоят несколько лектик городского извоза для состоятельных господ, Гай прошёл бы мимо, но от одной лектики, приметив его, двинулись трое мужчин в дорожных плащах. Благо, то отцовские клиенты.
– Сальве, юный господин, – широко улыбнулся один, чьё загорелое лицо напомнило запечённое яблоко.
– Сальвете, паразиты, продолжаете есть наш хлеб задарма?
Минулые годы угадываются только по морщинам и седине Крития, однако, пока что, его сила никуда не делась. Широкая ладонь, выметнулась из-под ткани в мгновение ока, Гай даже не шелохнулся, когда узловатые пальцы вцепились в его кудри, потому что опасности нет. Грубовато, но по-доброму потрепав наглеца, Критий повёл его к одной из городских лектик.
– Патрон приказал нам проводить тебя до дома, юный господин.
– Я и сам добрался бы.
– Когда ты где-то бродишь сам, это заканчивается вот здесь, – Критий указал на фасад эскулапиона.
– Да только раз было же!
– На один раз больше, чем нужно, если честно. Всё, пустые разговоры прекращаются, юный господин.
Разумеется, прекращаются. Гай просто так возразил, из озорства, ведь если отец приказал, то выполнять придётся.
За всё время, проведённое в эскулапионе, Агрикола нанёс только один визит сыну, увидел, что тот жив, получил от медикусов самый радужный прогноз, и удалился. Это можно понять, отец ведь руководит большим производственно-торговым предприятием, а из троицы сыновей Гай – наименее многообещающий, да ещё и проблемный местами.
– Как он?
– Как кто? – спросил Критий, сажая мальчика в лектику.
– Vae! Цезарь Саторнин! Отец, разумеется!
– Вот доберёшься до дома, и узнаешь. А патрон узнает, что ты за языком следить научился.
– Предатель!
– Ещё какой, – согласился Критий, задёргивая занавеску.
Химы-лектикарии по приказу погонщика подняли транспорт и понесли. Видимо, они уже стары, потому что идут вразнобой, трясутся и вообще. Но Гай не из привередливых, главное, – что не нужно утруждать собственные ноги.
Лектика вынесла к воротам Альбатроса, близ которых, в конюшне отцовские клиенты оставили лошадей. Въезд на городские дороги всегда платный, если не хочешь терять серебро, то садись на омнибус или шагай. Скорее всего, отец выдал им деньги и на налог чистых улиц, но ушлая троица оставила животных в конюшне, а разницу поделила. Что ж, Юстиция им судья.
Клиенты привели для Гая покладистого мерина.
– Ну, что, Критий, поскачем ветром?
– Торопиться нам незачем, – ответил тот, подхватив вожжи, – нехорошо выйдет, если по пути из больницы ты свалишься и придётся везти обратно.
– Да я в седле с четырёх лет!
– То бишь всего пять лет, и ноги короткие к тому же. А у меня приказ патрона. Не торопись жить, юный господин.
Договаривать не понадобилось, всё и так ясно. Вздохнув, Гай поудобнее устроил умбракулум, чтобы солнце его не достало, прикрыл глаза и задремал прямо верхом.
***
Возвращение на родную виллу прошло без особой помпы, хотя, с какой стати помпа вообще должна была быть? Не триумфатором вернулся ведь, а так, всего лишь не убился при падении с высокого уступа в горах. Ну, разумеется, мама встречала на пороге; за подол её пеплума держались Игния Тертия и Игния Кварта, извивающихся близняшек Квинту и Сексту пыталась удержать на руках служанка; Игния Септима, как всегда, у материнской груди, хотя ей уже четыре и давно пора привыкать везде ходить самостоятельно.
– Мой маленький Эркулес, – с придыханием воскликнула Помпилия Игния, наклоняясь и расцеловывая лицо сына, – наконец-то! Наконец-то ты дома!
По ходу дела Септима попыталась залезть пальцами брату в нос, но он уклонился, присел и погладил головы Тертия с Квартой, а на близняшек взглянул так строго, что они успокоились на целых пять секунд.
– Доставили целым и невредимым, госпожа, – поклонился Критий, – можем ли быть свободными?
– Оставайтесь, до ужина совсем недолго, – ответила добрая мама.
– Почтём за честь, госпожа, если патрон позволит.
Гай вошёл в тень родного крова, глубоко вдохнул и улыбнулся шире. Когда живёшь дома постоянно, этого не замечаешь, но после долгого отсутствия чувствуешь родной запах отчётливо. Он подошёл к имплювию, коснулся пьедестала, с которого угрюмый Вулкан смотрит на воду, после чего направился к лаларию. Открыл дверцы и удивился тому, как щедро навалили цветов вокруг домашних богов. Хотя чему тут удивляться, – совсем недавно Гней Юниор стал первым в этом поколении, кому Сатурн ниспослал дар, это великое событие, – день Апофеоза!
– Уже отпраздновали?
– Совсем чуть-чуть милый, – призналась Помпилия, – но ты не беспокойся, основные торжества впереди.
Не то, чтобы Гай беспокоился, он и рад был бы, пройди вся кутерьма без него. В любом случае, надо отдать долг обычаям, Гай склонил голову перед ларами и пенатами, прикрыл глаза, сделал вид, что молится; это даже за ложь не сошло бы, так, ритуал.
– Хочешь кушать, милый?
– Нет, поел утром после анализов.
– Больничная еда такая пресная, – покачала головой мама.
– А мне нравится! До ужина доживу, ма, сейчас помыться бы с дороги.
– Ну, тогда иди.
Кубикула Гая была первой справа от парадного входа в атрий, небольшая, но и не маленькая камера с минимумом мебели и чистыми стенами. К ней прилегал небольшой санузел, отделанный белой плиткой, с пушистыми полотенцами на вешалках и мылом в мраморной мыльнице.
Душ был коротким, но отличным; вышел Гай, расчёсывая голову черепаховым гребнем. Кинув на подушку сложенное пополам сухое полотенце, завалился на чистые простыни и, будто не провёл последние полторы недели в праздности, сразу же заснул.
***
То неприятное чувство полной растерянности, когда совершенно не понимаешь, сколько суток прошло, где ты, кто ты, и почему так темно, хотя обычно, просыпаясь, видишь утренний свет, – именно это испытал Гай, открыв глаза поздним вечером. Всё-таки, насколько же опьяняет воздух родного дома… Кстати о нём, в кубикуле душновато, поэтому он вытер со лба пот, шаркая прошёл к окну и приоткрыл створку; вдохнул сладкий ветерок из сада.
В атрии царит полумрак, и никого нет, Гай вышел и побрёл по переходам домуса, прислушиваясь. Ноги завели его в андрон: мрачная зала, исписанная батальными сценами, заполненная раритетными образцами оружия и брони, хранит молчание и пустует. Из андрона Гай выбрался на балкон внутреннего двора, где открылся вид на освещённый несколькими застеклёнными лампами перистиль. Только тут от сердца отлегло: экседр ярко освещён, там на большой кушетке лежит с книгой в руке отец, а мать прилегла рядом под его опекой и защитой. Значит, дом не вымер, просто уже поздно, слуги и дети спят.
– Я знаю, что ты там, – сказал Гай тени справа.
Игния Парва выступила на свет, утомлённая, наверное, ещё не ложилась. Спрашивать, что она делает на мужской секции балкона не нужно, ведь сюда выходят две двери: из андрона и домашней библиотеки, а Парва готова жить среди книг и свитков.