— Это дорога к тату-салону? — спрашивает она, когда здания редеют.
— Нет.
— Ты сказал, что отвезешь меня, — Нова выпрямляется на своем сиденье.
— Я сказал, что заберу тебя. Никогда не говорил, куда мы едем. Если ты все еще захочешь ее через час, мы сделаем ее, — говорю я.
Она стонет и откидывается на спинку сиденья. В течение следующей минуты она смотрит в окно.
— Ты не выглядишь обеспокоенной тем, куда мы едем, — замечаю я. — Я могу похитить тебя.
— Обещаешь?
Ее полный надежды голос заставляет меня напрячься.
Внезапно я представляю именно это. Увожу ее далеко от этого города. Не оглядываясь назад.
Когда мы добираемся до места назначения, я нахожу парковку в стороне от дороги. Здесь почти никого нет, кроме туристов.
— Красные скалы? — Нова выходит из машины и поднимает голову. — Вау, это место нереальное. Такое чувство, что ты близок к небесам или космосу. Или к тому и другому одновременно.
— Это называется высота.
— Я слышала, что здесь проходят самые грандиозные концерты и музыкальные фестивали. Ты, наверное, постоянно посещаешь их.
— Никогда, — признаюсь я.
— Как давно ты здесь?
Я подсчитываю.
— Восемь месяцев.
— Значит, ты не любишь музыку.
— Мне она нравится. Просто у меня нет времени.
— Звучит ужасно.
— Ужасно? — я усмехаюсь. — Ты знаешь, сколько людей хотят быть на моем месте?
Она склоняет голову набок.
— Тогда одиноко. Потому что независимо от того, сколько людей хотят быть тобой, ты такой один.
Нова направляется к амфитеатру, прежде чем я успеваю ответить.
Для «Кодиаков» я ценен.
Для фанатов я — фантазия.
Для Новичка и будущих ребят я — бог.
Прошло много времени с тех пор, как кто-то разговаривал со мной как с человеком.
Я натягиваю толстовку на голову на случай, если мы с кем-нибудь столкнемся, но вокруг тихо.
Она карабкается по пыльным склонам, смеясь.
Нова милая и живая. Она похожа на бегающего зверька.
Интересно, когда в последний раз я был таким живым?
— Осторожно, — предупреждаю я ее.
— Я надела кроссовки.
Я слишком долго смотрю на ее ноги.
— Это сандалии.
— Это спортивные сандалии.
— Ничего подобного.
— Ладно, полиция обуви, — она игнорирует меня и продолжает бежать вдоль рядов камней. — Здесь я чувствую себя лучше. Как будто я не в ловушке. Как будто я могу быть именно тем, кем хочу.
Я следую за ней, мои широкие шаги без труда поспевают за ней.
— Кем?
— Тем, кто может позаботиться о себе сам, а не требует, чтобы сестра делала это за меня.
Я думаю о своей сестре, о том, как, когда она попала в больницу, будучи подростком. Тогда я еще глубже погрузился в свой баскетбол, не в силах справиться с тем, чего не мог контролировать.
— На самом деле дело даже не во мне. Больше всего ей нравится во мне мой жених.
Каждый мускул во мне напрягся.
— Я думал, ты сказала, что не помолвлена.
— Нет. Да, — поправляет она.
Я прыгаю вперед, преграждая ей путь.
— Как, черт возьми, ты можешь не знать, помолвлена ли ты?
Многие думают, что спортсмены любят изменять, но я не такой. Даже сама мысль об этом заставляет меня сгорать.
Я сказал Джею, что не хочу отвлекаться, но мне неприятно думать, что она может принадлежать кому-то другому и на нее можно смотреть только краем глаза.
Чтобы написать на ней свой номер.
Гадать, что в ней такого, что заставляет воздух меняться, когда она рядом.
Нова пожимает плечами, выглядя меньше и моложе, чем раньше.
— Он ушел, не попрощавшись. Но формально у меня не было возможности вернуть ему кольцо, так что...
Мой гнев переключается на того, кто причинил ей боль.
— Он мудак.
Она обхватывает себя руками, ветерок развевает ее волосы.
— Может, это я дура. Он был успешным и независимым. Говорил правильные вещи. Он нравился Мари.
— Ты не дура.
— Откуда ты знаешь?
— Просто знаю.
Ее губы изгибаются в темноте. Ее дыхание ровное и спокойное.
— Мои родители говорили, что у меня самый плохой вкус на парней. Но они погибли в авиакатастрофе три года назад.
Она говорит об этом так, словно рассказывает о погоде или своем любимом цвете.
Нова протискивается мимо меня, чтобы снова начать подниматься по рядам кресел.
Меня беспокоит, что у нее никого нет. Ни родителей, ни парня, только сестра, с которой у нее натянутые отношения.
Но это не значит, что она твоя.
В дюжине ярдов впереди она поскальзывается, и ее руки останавливают падение. Я слышу ее резкий вдох и заминку, которая говорит о том, что ей больно.
Черт.
Я быстро взбираюсь по камням между нами, затем сажусь на землю рядом с ней. Я задираю ее рукав, чтобы ощупать пальцами запястье, каждый сустав и сухожилие. Ничего особенного, но когда я нажимаю сильнее, у нее вырывается тихий стон.
— Мне жаль, — бормочу я, неуверенный, имею ли я в виду, что причинил боль ей или всех остальных, кто это сделал. — Приложи лед, когда вернешься домой, если не хочешь, чтобы к утру она опухла.
— Спасибо, — Нова откидывается назад, пока ее спина не касается земли, прижимая руку к груди.
Я запоминаю каждую линию ее силуэта, ощущение ее легкого дыхания на моей коже.
— Держу пари, ты никогда не зацикливаешься на собственных мыслях, — говорит она. — Никогда не задаешься вопросами. Девушки, наверное, продали бы свою левую грудь, чтобы встречаться с тобой.
— Отстой, потому что левая — моя любимая.
Ее смех теплый и яркий.
Не помню, когда я в последний раз так много с кем-то разговаривал. О чем-то реальном во всяком случае.
— Они хотят меня из-за своих ожиданий, — говорю я себе. — У них есть какое-то представление о том, каково быть со мной или как это будет, если их увидят со мной. Им на меня насрать.
— У тебя, должно быть, были настоящие отношения? — спрашивает она.
— Я полгода в разъездах. Отношения не вписываются в мой образ жизни.
— Держу пари, подходящая девушка из кожи вон лезла бы, чтобы соответствовать твоему образу жизни. Она бы знала твои предпочтения и то, любишь ли ты арахисовое масло с начинкой или с цельными орешками.
Мои губы подергиваются в темноте.
— Этого нет в моей официальной биографии.
На этот раз ее смех звучит ниже, поглаживая меня по позвоночнику.
— Я люблю арахисовое масло с цельными орешками. Теперь ты знаешь то, чего не знают они.
Ее улыбка расширяется, и мне хочется ее запомнить.
— Тебе нравится быть знаменитым, но еще больше тебе нравится быть невидимым. Вот почему в самолете ты не сказал мне, кто ты.