– Терпеть не могу банки. У меня портится настроение, когда вижу кассиров, слюнявящих чужие деньги. Нет более жестокого занятия, все равно что охранять гарем, не будучи евнухом.
– Зато платить тебе будут намного больше, чем в образовании.
– К черту! Дать им удушить меня банкирским галстучком? Не шути так. У меня нежная шея. У них там, небось, строгий распорядок. Еще заставят работать больше четырех часов в день.
– Люди во всем мире работают как минимум по восемь часов в день. Самые удачливые работают по двенадцать. И в результате они добиваются успеха в своем деле.
– Не хочу успеха, – ответил я.
– Почему?
– Потому что я самый большой неудачник в своем выпуске. Единственное занятие, в котором я преуспел, это неудача. Я старался, годами заискивал перед ней. Нет причины отказываться от такого завидного положения. Добившись успеха, я стал бы аутсайдером.
Эмилия принесла две чашки кофе. Добавив в свою черного сахара, я превратил напиток в студень, который ей никогда не приготовить.
– Твое презрение к успеху кажется мне надуманным. Звучит неубедительно. Совершенно ясно, – заявила Талия, – что твоя беда не в отсутствии амбиций, а в их избытке. Ты предпочитаешь продолжать работать в лицее, сбивая с толку несчастных девочек, потому что должности, соразмерной твоей гордыне, еще не придумали. Ждешь, что тебе предложат стать президентом?
Какой бы ошибочной ни была трактовка Талии, она меня развеселила. Мои аплодисменты жене.
На самом деле не нужно быть стэндфордским доктором психологии, чтобы постичь мое скромное желание: оставьте меня прозябать в лицее.
К сожалению, добрые самаритяне меня не слышат, да и никогда не слышали. С самого рождения я сталкивался с перфекционистами. Им было мало, чтобы я счастливо лежал в колыбели, они научили меня ползать. И ведь никто не скажет, в чем польза этого умения – во взрослой жизни оно мне ни разу не пригодилось. Уверен, что первое произнесенное мною «да-да» вызвало у них недовольную улыбку. Они показали мне, как из «да-да» сделать «ма», а потом удвоить звукосочетание в «мама». А после того как я забил свою голову грамматикой, орфографией и синтаксисом, мне указали на ценность молчания. Они ничем не довольствовались. Постоянно выдумывали новые и новые навыки, которыми я должен был овладевать. Только вообразите: от представления о катехизисе до понимания политического устройства государства прошло двадцать потраченных впустую лет. Почему бы им не изобрести более радостные способы перемещения по жизни? Не хватает воображения? Разумеется, хватает. Раз уж они сумели придумать олимпийских богов, чьим самым высоким занятием было соблазнять земных дев, то могли бы давно подарить человечеству менее тягостный образ жизни.
Ликург утверждает, что я страдаю от кризиса тридцати лет. Это не так. Мой кризис начался в колыбели или еще раньше, в моем случае он дородовой, внутриутробный. Неважно, что прошли годы, прежде чем он проявился. Выдержка – его главная особенность. Он дождался, пока я созрею, как сыр. И разразился в день, когда я уже был обладателем диплома о высшем образовании, а в лацкане моего фрака пылала свадебная гвоздика. Я был одним из тех, кого социологи называют молодыми представителями зажиточной буржуазии. Это для таких потребителей, как я, открывают лавки виски, бутики, шикарные отели. Для нас через границу провозят контрабандой напитки и парфюмерию. Чтобы мне жилось безопасно, ведется борьба с терроризмом. Доктора дерутся за «клиентуру», как они нас называют. Сборщики тростника с севера – это не клиентура. Только задумайтесь, такие люди, как я, держат в состоянии боевой готовности целое войско медиков, стоматологов, парикмахеров, нянек, поваров, продавцов бытовой техники, мастеров по ремонту этих приборов, женщин на один вечер, шахерезад на тысячу и одну ночь, адвокатов, которые для нас организуют развод после тысяча второй ночи. Самолеты, отправляющиеся каждый день в Майами, рассчитывают на таких пассажиров, как я. Сам консул США выдает с улыбкой им визы – они ведь не останутся прозябать в латиноамериканском гетто в Нью-Йорке.
Не выдает ли нелюбовь к подобным привилегиям болезненное высокомерие? Не успел я снять мантию выпускника юридического факультета, как на меня обрушился вал чудесных предложений. Среди них светом драгоценного камня с другой планеты манила мечта всего моего поколения – работа в североамериканской нефтяной компании. Теплое доходное местечко. И какое же решение я принял, стоя у распахнутых ворот Эдема? Я замер. Предложение меня испугало. Нефтяная компания возникла передо мной, как кит из пучины перед моим тезкой Ионой, чтобы проглотить меня и через сорок лет выплюнуть дряхлым, беззубым, лысым и узколобым стариком. На предложение я ответил отказом. Безумным и непонятым семьей отказом, который был абсурднее песен Заратустры. Однако успех упрям, он продолжал преследовать меня. Мой путь был устлан предложениями трудоустройства, и я расшвыривал их в стороны, как кегли. Они мне были ни к чему. Родственники жены, моя мать из Ла-Паса, обеспокоенные друзья горевали оттого, что я упускаю уникальные возможности, а я бежал от них прочь, как бычок, заподозривший, что его собираются кастрировать.