Мать Алекса, напуганная шумом, заглянула в комнату. Она ни в чем меня не упрекнула. Только смотрела умоляющим взглядом матери благоразумного разбойника, распятого по правую руку от Христа. Она не порицала вслух мою ярость. Но невидимый указательный палец был обращен в мою сторону. Я почувствовал себя обязанным объяснить ей, почему устроил такой кавардак.
Мы уселись в потертые кресла. В гостиной стоял запах свежей сырости, он единственный в этом доме напоминает о молодости. Я смотрел на эту женщину, и мне все меньше хотелось говорить. Понимаю, что она не будет слушать. С волосами, старомодно собранными в пучок, и крайне смущенным выражением лица она походит на оклеветанную мадонну.
Одним махом я выложил ей историю изнасилования. На ее лице не дрогнул ни один мускул. На нее даже мухи не садились, в то время как меня они не переставали донимать. Я объяснил ей, что мы не пойдем в полицию, но, если Алекс вновь примется за старое, ему придется несладко. Ее брови поднялись в растерянности. Я попросил ее отправить сына в психиатрическую лечебницу. Она кивнула, выразив согласие.
– Интуиция подсказывала мне, что он ведет себя нехорошо. Доказательств у меня не было, но я чувствовала, что с Алехандро происходит что-то дурное. Он менялся на глазах… Бедный мой сынок! Каждый день он теряет свое лучшее качество – мягкость. Но странно то, что после приступов агрессии к нему возвращается рассудок. Ясность разума дается ему ценой насилия. Но все впустую, ведь рано или поздно он вновь начинает нести бред.
Она говорила об Алексе как об озорном ребенке из знатного рода. Жизнь сыграла злую шутку с этой женщиной, превратив ее благородного эфеба [12] в никчемного шута. Мне стало больно за нее. Ее слова меня обезнадежили. Я отказался от напитков и с поникшей головой покинул дом.
На улице меня охватила ностальгия. Я мог бы прогнать ее, но вместо этого впустил в свою душу. Мне жутко захотелось прийти домой и посмотреть одну школьную фотографию. Тогда молодые и веселые, сегодня мы стали взрослыми и грустными. Я заставил воображение воскресить эту фотографию. На ней члены литературного общества «Свет и наука».
Хор голливудских улыбок. Юноши с идеально ровными зубами, привитые от двадцати тысяч напастей, накормленные витаминами на все буквы алфавита, нужными и ненужными микроэлементами, католики по традиции, среди которых затесались один-два инакомыслящих – приверженцы научного атеизма, неизбежного и простительного в восемнадцать лет. Они откликались на обычные и в то же время говорящие имена, достойные актеров театра абсурда. Теофило Фернандес, бросивший якорь в Греции времен Перикла; слушать его было – все равно что наслаждаться десертом на пиршестве платоников. Антонио Экстремадура, прирожденный лидер и амбициозный карьерист; тогда никто не мог предположить, что в итоге он займется наркоторговлей. Ликург и Эстебан – вечные вольнослушатели. Рауль Миллер, странная птица в нашей стае; волею судьбы он отправился в тур по заграничным психиатрическим больницам, откуда вернулся робким, краснеющим от смущения и, как ни странно, выздоровевшим. Лукас Руис – на фотографии он с приоткрытым ртом, в момент, когда собрался то ли улыбнуться, то ли возмутиться; его рот много лет спустя переживет прием двух пузырьков барбитурата и сальто-мортале, которое Лукас совершит с крыши самого высокого в городе здания, – этот несостоявшийся подвиг закрепит за ним славу короля неудавшихся самоубийств.
Фамилии девочек я забыл. Их имена в точности повторяли жития святых: Тересита, Марта, Мария дель Росарио. Они участвовали в собраниях общества под предлогом интеллектуального развития. Самые смелые из них задавали настолько глупые вопросы, что приходилось притворяться, будто мы верим в их умственные способности и теряемся в поисках ответа. Каждую субботу один из членов общества читал доклад на тему по его усмотрению. По завершении выступления, которое никто не слушал, разгорался спор. Досократики. Введение в каббалу. Карл или Граучо Маркс [13], с предпочтением второго. Папские энциклики. Темный колодец маркиза де Сада. Девочкам было наплевать на содержание бесед. Если бы даже дебаты велись на бенгальском языке, они все равно сидели бы и слушали. Разговоры были для них аперитивом, главным блюдом служили ночные вылазки в дискотеки. Поклонницы плотской диалектики кучковались в полутьме на танцплощадке. Практически все они были влюблены в Алехандро Тамбаса. Но поскольку он никогда им не давался, они в конце концов покорялись первой руке, хватавшей их за талию в темноте.
13