Она несчетное количество раз повторяла «нет». Если бы я к ней прислушался, то остановил бы свое наступление после первого же поцелуя. Моя рука на ее голой спине натолкнулась на новое «нет». И когда я расстегивал ширинку на ее джинсах, металлический шорох слился с протяжным: «Пожалуйста, нет». Мне пришлось потрудиться, чтобы стянуть с нее узкие штаны, в то время как ее усталое, измученное «нет» крепко, как клеем, держало ткань на бедрах. Когда моя рука добралась до ее лобка, этот кустик зацвел: «Нам нельзя этого делать». Лицо Хулии все шире и шире расплывалось в неге, губы растворялись и горели жаром, в ней что-то разрасталось, словно огромная лупа приближала ее лицо к моему.
В миг, когда она осознала, что совершенно обнажена, она произнесла:
– Отпусти меня, пожалуйста.
А я попросил ее:
– Не будь жестока, дай мне войти в тебя совсем на чуть-чуть.
Я овладел ею с трудом. Промахнулся и вверх, и вниз. Я встретил сопротивление там, где должна была находиться девственная плева, как если бы Хулия была невинной, словно невидимый привратник упорно преграждал мне вход. Я нежно надавил и вошел в нее с силой, чем вызвал последнее «нет», жалобное и блаженное.
Мы закончили, оставив на столе запах гениталий. Шанель номер пять природной страсти. Влажные пятна на ковре. Исходивший от Хулии аромат секса усилился, потому что я изверг семя ей на живот. Я не знал, пользуется ли она контрацептивами, и не хотел рисковать.
Выйдя из студии, мы отправились перекусить гамбургерами. О случившемся мы не говорили.
Глава XI
Теща позвонила, чтобы узнать:
– Как все прошло в банке?
– Ужасно.
– Ты поговорил с директором?
– Ни с ним, ни с чистильщиком обуви на углу. Меня никто не принял.
– Замечательно. Тогда я займусь этим делом.
В банке на меня всем было наплевать. Такое безразличие подстегнуло мою тещу. Она симпатизирует недотепам, которые не способны завязать собственные шнурки. Например, она обожает Вуди Аллена, мечтает подавать ему костыли. Рядом с беспомощными Ира становится нужной, ей отрадно налаживать их жизнь.
Мою тещу зовут Ира, когда я с ней познакомился, мне ее представили как Ираси. Ее удостоверение личности разоблачает оба этих имени. В документе значится: Ирасема Лопес дель Пасо-и-Тронкосо. Она ампутировала половину своего имени, поскольку терпеть не может слова длиной более пяти букв.
«Пока кто-нибудь произносит всю вереницу моих фамилий, я могу устроить себе сиесту. Я что, солитер, чтобы иметь настолько длинное прозвище?»
Ира изящная женщина, не нуждающаяся в элегантных нарядах, чтобы быть красивой. Она воспитывает в себе шарм. Однако возраст заставляет ее инвестировать в одежду, крема, омолаживающие зелья. Ее кожа, светлая, как у жителей Средиземноморья, контрастно сочетается с черными стриженными под мальчишку волосами. Когда она смеется, вокруг ее глаз раскрывается веер морщинок. Улыбка старит ее на десять лет. Чтобы не платить так дорого, она держится серьезно и высокомерно. Ира гордится своими глазами осенне-зеленого цвета, которые в силу генетического эгоизма не передались ее дочерям. Она требует, чтобы Талия подарила ей внуков, которые унаследуют этот недобрый блеск во взгляде.
Ира ставит себя выше дочерей: она более женственная, более зрелая, более настойчивая, чем они. Ее разбирает гордость от превосходства над двумя прелестными девушками. Затмевая их, она спасается от зависти к своим крошкам. Однако в то же время ей страшно доминировать, она боится их ненависти. Ненависти настолько потаенной, что сами девочки о ней не догадываются, настолько сильной, что маскируется под маской привязанности.
Друзья видят ее терзания из-за материнского долга. Чтобы польстить ей, они говорят: «Ты похожа на сестру, а не на мать своих дочерей». Ей противна такая лесть, поскольку у Патрокла она вызывает приступы ярости, от которой он теряет дар речи. В один миг он стареет на двести лет и становится немногословным собеседником, будто прожил мафусаилов век.