– Я ни о чем не жалею. Мне даже кажется, что я вот-вот взлечу от счастья. Я искала мужчину, который обходился бы со мной как с царицей, надевал бы мне каждый день корону. Нет на свете женщины, которая не ценила бы преклонения и которой не нравилось бы то и дело унижать воздыхателя: продержать его пару часов под дождем в томительном ожидании, как я однажды поступила с Григотой в Майами, а наутро с медсестрой получить от него записку «Я тебя люблю» из больницы, где он лежал в горячке, потеряв голос.
– Хулия, я готов поспорить, что ты избавилась от пристрастия к валиуму.
– К валиуму? Уже несколько месяцев к нему не прикасаюсь, – вспомнила она.
Григота слепо доверял Хулии. Он рассказал ей о своей жизни и мечтах. Она раскрыла мне полное досье на парня, пока мы сидели в ресторане.
Григота был парнем двадцати с небольшим лет, среднего роста, сильный, с выступающими скулами и пронзительным взглядом. Он обладал флегматичным характером. В школе учителя приняли его невозмутимость за умственное отставание. Они порекомендовали отцу отдать его в коррекционную школу. Отец, будучи находчивым человеком, перевел его в другое учебное заведение. Новые учителя разглядели у мальчика недюжинные способности. Однако сам Григота вырос с ощущением нехватки ума. После просмотра в кино нескольких итальянских вестернов, где он лицезрел Ринго или Джанго [33], открывающих рот, только чтобы залить туда виски, он осознал, что не слабоумен и стал ценить по достоинству свое умение молчать.
Если бы Григота мог выбирать, у него был бы другой отец. Отставной генерал с усыпанной орденами грудью или какой-нибудь деловитый промышленник. Родственная связь с Чико Линдо усложняла Григоте существование. Ему льстило то, что люди уважают и боятся его, зная, что он сын могущественного человека, однако лишь почитанием и страхом он довольствоваться не хотел. Сын жалел, что Чико Линдо не выбрал более достойную профессию. Будь папа, например, протестантским священником, люди смотрели бы на него другими глазами.
Григота был мачо. Эта черта характера гарантировала ему успех у американских девушек. Стоило ему приударить за какой-нибудь из них, как она тут же требовала от него проявления ревности и жесткости. Гринго, которых он соблазнял, нагло кокетничали с другими мужчинами, чтобы подстегнуть пыл своего «латиноса». Он научился подражать мастерству Рудольфа Валентино с этими нервными и взыскательными зрительницами, которые занимались гимнастикой от Джейн Фонды, мучили себя макробиотическими, вегетарианскими, лунными и йогическими диетами и таскали с собой вибраторы, чтобы доводить себя до полного удовлетворения, если любовник вдруг подведет.
Два года игр в твердолобого мачо его утомили. Роман с Хулией позволил сделать передышку. Временную передышку, поскольку Хулия, когда он начал заикаться о ревности, предупредила: «Прекрати выделываться, я не гринго, чтобы распускать передо мной хвост. У нас на родине даже простой работяга добивается женщины искуснее, чем ты». А он не мог разобрать, какого рода было стремление овладеть Хулией – бутафорским или настоящим.
Знакомство с Хулией обернулось зависимостью, он тянулся к ней, как телок к вымени. Однако эта любовь принесла ему так много беспокойств, что он был бы рад охладеть к девушке. Григота отдал бы свое право ухо, чтобы вернуться к студенческой жизни в Майами, где в университетских стенах ходили слухи о том, что он является сыном южноамериканского политика-олигарха, могущество которого он однажды унаследует.
Григота мечтал отделаться от Хулии и больше не попадать в затруднительные ситуации, которые ему были уготованы его роковой привязанностью, конфузы, вроде того, что произошел однажды в доме его возлюбленной.
Он ждал в гостиной Хулию, которая не знала счета времени. Она опаздывала настолько, что он заподозрил, что она или устроила себе сиесту, или собственноручно шьет наряд, в котором собирается прийти.
Вдруг в гостиную вошел человек с густыми бровями, который, заметив гостя, побагровел.
Они поздоровались, и пунцовый мужчина спросил:
– Могу я узнать, что вы делаете в моем доме, попивая мой виски, сидя на моем диване и прожигая в моем ковре дырки своей сигарой?
– Я жду Хулию. Она приводит себя в порядок. Мы собираемся пройтись.
– С чьего позволения вы собрались пройтись с моей дочерью?
– Извините, сеньор, я не знал, что на это нужно разрешение.
– Вы не знали, молодой человек? Для посадки в самолет, входа в чужой дом и даже употребления некоторых лекарств требуется разрешение. Вы думаете, что пройтись с моей дочерью так же просто, как выкопать из земли пару картофелин?
33