– Но тебе это было не по душе, – сказал медиум. – В итоге ты превратила меня в пригоршню золы.
– Брось жаловаться, у той шалости не было серьезных последствий. Ведь сейчас ты передо мной живой и здоровый… Однако на всякий случай, перед тем как отправиться в кровать, запиши номер пожарных. Вдруг понадобится.
– Ты настолько горяча?
– Я проспала триста лет.
– Как спящая красавица.
Вставая, молодой медиум споткнулся и упал. Талия пришла ему на помощь. Потом они пошли на кухню. Слишком далеко, чтобы расслышать разговор. Я вышел на улицу.
Ненавижу квартал, бетон тротуара, бетон дороги, вездесущий бетон фасадов, бесплодные деревья, пешеходные переходы. Единственным проявлением жизни было яблоко луны, созревшее и готовое упасть с небес.
Я сел в машину и помчался по дороге. Другие автомобили казались мне гусеницами, кухонными тараканами, которых я обгонял и обгонял без оглядки. Я пересекал их траектории под лязг тормозов своей и чужих машин, водители которых мне возмущенно сигналили. В центр я приехал в мокрой от пота рубашке. Остановился у бара, в котором мы с Хулией разговаривали днем.
Кампари со льдом – прекрасное средство против нестерпимого отчаяния. Он возвращает к жизни, как скальпель, вскрывающий одним махом фурункул. Первую порцию я проглотил залпом, попросил вторую. Из-за позднего часа посетителей в баре поубавилось. Три немца-туриста: женщина и двое мужчин, блондины, отталкивающие, чванливые. Стайка подростков, чуть захмелевших, чуть трогательных. Торжественная молчаливая пара, словно павлины в момент совокупления. Среди этой публики я казался стервятником, клюющим собственные внутренности, которые в силу Божьего проклятия я был обречен глотать снова и снова.
В тот самый момент в баре возник Ликург. Он заметил меня раньше, чем я успел спрятаться под стол. Оставался один способ отделаться от него – притвориться в стельку пьяным. Я никудышный актер, ничего не поделать. Ликург подсел ко мне, опустошил одним махом стакан кампари и одарил меня своей желтой улыбкой.
– Плохой признак – пить в одиночку. Но я тебя понимаю. Если бы я тебя не заметил, я забился бы в угол, положил на стол свой револьвер и напился бы до беспамятства.
– С револьвером на столе? Ты изобрел идеальный способ отпугнуть официанта с чеком.
– Пистолет для самоубийства, – поправил Ликург.
Я не поверил Ликургу, будто он собирался покончить с жизнью. Он цеплялся за жизнь сильнее, чем моллюск. Если бы его одним ударом разрубили пополам, обе половинки продолжали бы жить. Он сгустил краски, чтобы завладеть моим вниманием. Мы давно не общались, но он по-прежнему был поверхностным и бестактным. Говорить с ним – все равно что слушать попугая-софиста. Ликург являл собой живой проигрыватель избитых истин. Я настолько хорошо знал его репертуар, что цитировал его по памяти, когда он закрывал свой клюв и давал мне возможность пропищать что-нибудь в ответ.
– Не встреть я тебя здесь, позвонил бы. Мне очень нужен друг, способный выслушать меня.
– Что стряслось? – спросил я. – Хустина выгнала тебя из дома?
– Если бы она меня выставила на улицу, то сделала бы одолжение. Проблема в другом. Я влюблен, в Ольгу.
– Рад слышать, что ты любишь кого-то.
– А мне нерадостно. С нее начались мои проблемы. Я втрескался в нее и сделал ей предложение. Я пообещал развестись или утопить Хустину в ванне. Ольга мне ответила решительным отказом. Я никогда еще не слышал такого жесткого нет. Не удовлетворившись крахом моих семейных планов, она порвала со мной. Знать обо мне ничего не хочет.
– Какая неожиданность! – воскликнул я. – Тебе объяснить причину разрыва?
– «Я бросаю тебя, потому что ты слишком уродлив», – сказала она. Потом заявила, что была слепа все те месяцы, что встречалась со мной, а теперь, слава богу, прозрела… Что скажешь?
– Любовная слепота не безнадежная болезнь. Есть счастливчики, к которым зрение возвращается… Нам обманываться ни к чему. Мы же с тобой знаем, что не были рождены от долота Праксителя [34].
Ликург ответил:
– Моя неприглядность не повод для разрыва. Я привлекательнее многих киноактеров, лучше, чем Бельмондо, например. Подозреваю, что она бросила меня по другой причине. И она не захотела ее назвать. До последней момента она говорила об эстетической стороне дела. Сказала, что, если бы родила ребенка с моим лицом, вернула бы его акушерке в знак протеста. Она меня так сильно оскорбила, что я пообещал покончить с собой. Она побежала в ближайший хозяйственный магазин и купила пять метров крепкой и надежной веревки. «С удовольствием посмотрю, как ты на ней будешь раскачиваться», – сказала она с жестокостью. Я ответил, что из-за плохой погоды шоу откладывается. Она заявила, что разочаровалась во мне, что ни за что не будет любить непоследовательного человека, который разбрасывается угрозами и не выполняет их. Настоящий мачо заявляет о суицидальных намерениях и приступает к делу. Я попросил у нее прощения за ложные обещания, у меня ведь нет опыта в таком деле – раньше я никогда не уходил с этого света, а новичкам все прощается, вот если бы я совершил самоубийство два-три раза до этого, мне не составило бы труда устроить ей показательное повешение. Я расстроился оттого, что веревка не пригодилась, и предложил ей использовать инвентарь по другому назначению. Завязать его у меня на шее и потащить меня за собой, как пса. Чтобы удовлетворить ее, я ползал бы на четвереньках, вилял хвостом и мочился на фонарные столбы. Она не приняла мое предложение. Если бы она захотела завести собаку, то выбрала бы породистую, никогда не связалась бы с жалким подобием.
34