Плесень ползет по черствой корке, как гангрена, если внутри нет мошек и личинок, считай, повезло.
Антоний поднимает взгляд на слугу, как будто надеется, что из-под его плаща сейчас вылетит настоящий обед.
– Что-нибудь еще, доминус? – спрашивает тот неуверенно.
– Да, – отвечает Антоний, – принеси устриц, перепелок, кабанью голову с черносливом и бочку фалернского. Или проваливай!
Слуга растворяется в серой мути холодного дня.
Антоний выходит из палатки, жуя хлеб на ходу. Бурая грязь в белых проплешинах тающего снега чавкает под ногами, чав-чав, сытая грязь, съевшая так много трупов за последнее время.
Марк Антоний высовывает голодный язык, ловя капли нудно, но обильно моросящего дождя. Ледяная вода приятнее того похожего на мочу пойла, что еще можно раздобыть в римском лагере, от дождя меньше тянет блевать.
Земля вокруг Алезии выглядит так, будто боги обрушили на нее огненный смерч.
Крепость окружает двойной ряд возведенных Цезарем частоколов, один обращен вовнутрь, другой наружу – на помощь верховному галльскому вождю Верцингеториксу спешит его брат, ведущий с собой, как докладывают разведчики, неисчислимое войско. Земля скалится им навстречу выросшими из нее деревянными клыками, но это чужая земля, и она не на стороне Рима.
После многолетней войны галлы знали, что у них остался последний шанс отстоять свободу, они попрощались с жизнью, поэтому взять их на смерть оказалось трудно, в таком состязании воли сдался бы любой полководец.
Цезарь ломает последний предел – предел здравого смысла.
Марк Антоний не знает, поклоняться ли ему или втихаря ударить в грудь мечом, собрать войска и объявить: «Пошли домой, ребята, в Тартар это дерьмо». Продолжая сражаться, он не до конца понимает, почему это делает. Цезарь похож то на Юпитера, то на одержимого.
Трупы сожжены по обряду, но застоявшийся смрад отравляет окрестности, напоминая о тех, кто сгнил здесь заживо.
Проглотив последние крошки хлеба, Антоний чувствует, что едва обманул желудок. На ужин ожидается каша из полбы, к которой он добавит несколько стружек копченого окорока. Завтра из оставшихся ребер можно будет сделать похлебку.
– Приглашу Цезаря, – скалится легат. – Пировать, так вместе.
Римляне голодают вместе с врагами. Верцингеторикс высылает из города женщин и детей, которых нечем кормить, но которые сами при этом – мясо, и многие точат на него зубы в Алезии, где дожрали последних крыс, выловленных в подземельях.
Вождь отправляет тех, кто не может сражаться, на пустеющую территорию, не отданную ни чьим богам, почти голую пустошь под обнаженным небом, где ненужным никому «лишним ртам» остается питаться только корнями растений, пожухлыми листьями и корой. Они умирают десятками в день под скелетами обглоданных деревьев. Возможно, это лучшая смерть, чем оказаться съеденными собственными отцами, братьями и мужьями.
Солдаты говорят:
– Жрать нечего, пойдем туда, где засели галльские бабы, хоть развлечемся.
Цезарь отдает приказ подвергнуть насильников бичеванию и отправить на кресты, как поступают с дезертирами.
Его суд вызывает недовольство и ропот, ведь брать женщин вражеской стороны это естественное право воина и не считается преступлением.
Недовольных Цезарь выслушивает лично и, не повышая голоса, велит отрубить им головы, водрузив на пики для устрашения остальных. Никакого возмущения он терпеть не станет.
Он знает, что его войскам несладко приходится, и люди пытаются отвлечься от тягот. Но те женщины находились на нейтральной территории, а Алезия пока не взята. Если не соблюдать никаких законов, мир станет обителью вечной Ночи, вышедшей из глубин Хаоса. Он сражается за единый римский порядок, а тем, кто не в состоянии соблюдать себя, не место в его армии.
– Это твои люди, которых ты привел с собой! – кричит Марк Антоний, защитник солдат, защитник кого угодно, кем движет животная природа.
– Это мои люди, – подтверждает Цезарь, – потому они не будут вести себя, как скоты, пока стоят под моими знаменами. В следующий раз я прикажу содрать с них кожу живьем.
– Им не хватает еды! Пустой живот перевешивает пустую голову.
Цезарь пожимает плечами и велит отдавать солдатам свой рацион. Он, наверное, готов умереть, чтобы доказать: дух в человеке должен быть сильнее всего. Его щеки ввалились, волосы поседели на висках, лоб расчертили глубокие морщины, в блестящих глазах пляшут демоны, или снуют туда-сюда мысли о расширении границ Республики или мелькают золотые отблески царского венца, точно Марк Антоний не знает.
Солдаты молятся, чтобы не началась эпидемия кровавого поноса, перекинувшись на них с галлов. По ночам они смотрят на огни Алезии, пытаясь подсчитать, сколько там еще осталось живых.