Слова разрушают непрочную крепость тишины, Цезарь вздрагивает, и скрип бронзового стило, царапающего восковую табличку, смолкает.
Зашедший в палатку Марк Антоний вальяжно привалился к столу, заглядывая Цезарю через плечо.
Оказываясь в любом месте, этот самоуверенный воин ведет себя столь шумно, будто выбрасывает вперед флаги и дует в трубы. Но Цезарь так увлекся, что его не заметил. С появлением Антония он понимает, что вся тишина ему мерещилась. В отдалении слышится лошадиный хрип, бодрые голоса обменивающихся паролями караульных, пение у костров и смех солдат, радующихся победе и тому, что выжили после битвы. Звуки лагерной жизни, словно шум прибоя, который перестаешь замечать, живя у кромки моря.
– Так почему ты пишешь о себе, как о другом человеке? – не спрашивая разрешения, Антоний усаживается на складной деревянный стул.
Никаких пышных подушек на сиденье нет, ни к чему разнеживаться в походах. Но к этому привычны все солдаты от мальчишек-копейщиков до императора.
– Это называется в «третьем лице», – отвечает Цезарь. – Ты не патриций, но образование получил. Отчего ты настолько невежествен?
– Вовсе не настолько! Я просто забыл, хоть педагог и пытался вбить палкой в меня всю эту чушь, которую ты любишь. Зачем солдату тонкости письма?
– Ты безнадежен, – Цезарь удрученно качает головой. – Знания всегда пригодятся человеку.
– Ну, пока я полагаюсь на тебя, а потом как-нибудь сам разберусь, – с вызовом заявляет Антоний, отмахиваясь от книжной премудрости. – Я не глуп, знаешь ли.
– Знаю, – признает Цезарь. Он неохотно откладывает стило, тянущееся к рдеющей в полутьме восковой глади. Поддавшийся всеобщему победному ликованию Антоний настроен на беседу, и не стоит его прогонять. – У тебя талант к искусству ведения войны.
– Но я не лучше тебя, конечно?
– Нет.
– Тогда я второй?
– Третий, – отвечает Цезарь как можно мягче.
– Неужели? – кривая улыбка режет красивое лицо Антония пополам. – И кто же тогда второй?
Цезарю жаль его расстраивать, но лгать он не хочет:
– Второй – Гней Помпей.
– Но ты разбил его наголову! Раздавил, как жука. Ему осталось только клянчить у египтяшек людей и денег, да рвать траурную бороду, отпущенную по его легионам, – Марк Антоний бурлит злорадством, ему великодушие совсем не свойственно. – Ты сам говорил после Диррахия: «Война бы окончилась сегодня полной победой, если б враги имели во главе человека, умеющего побеждать».
– Я сказал так с досады на то, что он меня разгромил.
– Уже не важно. Решающее сражение он продул, несмотря на численный перевес в четыре раза. Где теперь его перевес? Червей кормят или нам сдались. Помпей опозорен, над ним весь Рим будет потешаться.
– Это может случиться с каждым! – Цезарь поднимается, выпрямляясь во весь рост. – Достаточно поколебаться, и Фортуна от тебя отвернется. А он сделал главную ошибку, не добив меня у Диррахия, понадеялся, что нас прикончит голод.
Антоний фыркает, выпячивая полные губы:
– Понадеялся он! Действовать нужно без промедлений и лишних рассуждений. Ты всегда идешь в бой, даже если гадания неблагоприятны. Самые наши суеверные люди больше не боятся того, что ты нарушишь волю богов.
– Помпей посчитал, что люди начнут дезертировать от меня к нему.
– Тогда он еще и последний болван! От тебя солдаты не бегают! – войдя в раж, Антоний бьет по столу кулаком. – Помнишь, как сказал перед битвой центурион Крастиний? «Великий Цезарь, сегодня ты меня похвалишь живого или мертвого!» Он получил копьем в грудь и перед смертью выкрикнул твое имя. Люди тебя обожают, готовы выносить ради тебя любые тяготы. Помпей поплатился за то, что тебя недооценил, примкнул к сенаторам, отверг все твои уступки. С чего ты расхваливаешь старого дурака?
– Довольно! – поднимая руку, останавливает Цезарь разгневанно. – Сколько побед он одержал? Об этом уже все позабыли? Я прокляну тот день, когда о человеке станут судить по его проигрышам! Гней Помпей – великий полководец, мастер в нашем деле, и мне безмерно жаль, что все обернулось между нами столь плачевно. А что ты сейчас говоришь? Повторяешь злобные слова тех, кто после победы будет ползать передо мной на коленях в Риме? Следуешь за подлыми лизоблюдами?
Покачнув стол, он роняет стило на землю, тонкая палочка заточенной бронзы катится по кожаному настилу. Вот и убежало его слово.
Марк Антоний смотрит на него недоуменно и обиженно.
Стряхивая гнев, Цезарь чувствует себя пристыженным. Не стоило так кричать на верного друга. Тот доказал свою преданность, приведя к нему из Рима ту часть армии, без которой никакой тактический гений не помог бы разгромить помпеянцев. Не перебежал на сторону противника, когда положение было безнадежным.