Так, и теперь сюда явится этот доктор, невежественный самозванец, которого я вынужден был изгнать из дома за то, что он осмеливался называть себя и верующим в спасение через Господа, и, одновременно, человеком науки. Нет, провозгласил я, он никогда не переступит порог моего дома, и я преследовал миссис Пэббл по всему дому, выкрикивая свое категорическое несогласие. Но я не мог уловить от экономки не то что ворчания, но даже движения глаз, даже кивка головы, показывающего, что она меня слышит.
Я встретил доктора в дверях библиотеки.
– Ну, – я глумливо ухмыльнулся и устремил свой кулак по направлению к его лицу. – Вы пришли поучить меня новым молитвам?
Он прошел мимо меня, словно вовсе не ощутил моего удара, и опустился на колени рядом с диваном.
– Разрыв сосуда в мозгу, я полагаю, – сказал он после короткой паузы миссис Пэббл и дворецкому. – Он умер несколько часов назад. Бедолага! Вам лучше протелеграфировать его сестре, а я отправлю сообщение гробовщику, чтобы он подготовил тело к похоронам.
– Вы лжец! – возопил я. – Скулящий лжец! Какая наглость! Вы смеете говорить моим слугам, что я мертв?! Я же стою прямо перед вами!
Прежде чем я закончил говорить, он уже шел по коридору, и миссис Пэббл с Сомсом за ним по пятам, и никто из этой троицы не обернулся, чтобы взглянуть на меня.
Всю эту ночь я просидел в библиотеке. Как ни странно, я не чувствовал ни голода, ни малейшего желания заснуть. Утром пришли люди, и, хотя я велел им убираться, они приступили к процедуре, делая нечто, чего я не мог увидеть. Итак, весь день я оставался в библиотеке или слонялся по дому, а к ночи они вернулись, принеся с собой гроб. Тогда, развеселившись, я подумал, что жаль оставлять такой хороший гроб пустым, и я улегся в него и заснул сладким сном без сновидений – это был лучший сон в моей жизни. И когда на следующий день ко мне пришли, я продолжал покоиться в гробу, и гробовщик побрил меня. Странный камердинер!
Вечером того же дня я спускался вниз и, заметив чей-то багаж в холле, заключил, что прибыла моя сестра. Я не видел ее со времен ее свадьбы и ненавидел больше, чем любое другое существо в этом больном, лишенном порядка мире. Она очень красива, я полагаю: высокая, смуглая, прямая, как струна, с неконтролируемой страстью к нарядам и сплетням. Я предполагал, что главная причина моей нелюбви к ней – это привычка сестры вынуждать других ощущать ее присутствие еще на расстоянии семи ярдов.
В половине десятого она спустилась в библиотеку в очаровательной шали, и скоро я обнаружил, что она так же нечувствительна к моему присутствию, как и другие. Я задрожал от ярости, увидев ее коленопреклоненной у гроба – моего гроба! А, когда она наклонилась, чтобы поцеловать подушку в пустом гробу, я отбросил всякий контроль.
Нож для вскрытия писем лежал на столе; я схватил его и вонзил его в шею сестры. Она выбежала из комнаты с криком.
– Сюда, сюда! – звала она, ее голос дрожал от волнения. – У тела идет кровь из носа!
Тогда я проклял ее.
Вечером третьего дня обильно выпал снег. В одиннадцать я увидел, как дом заполнился молчаливыми, одетыми в черное местными жителями, которые пришли принять участие в погребальном обряде. Я вошел в библиотеку, я сидел и ждал. Вскоре пришли мужчины, они закрыли крышку гроба, водрузили его на плечи и понесли. А я продолжал сидеть, чувствуя себя довольно грустно, ведь какую-то часть меня уносили прочь: я лишь не мог понять, какую именно. Примерно полчаса я словно был в забытьи, грезил… а затем скользнул в двери холла. Там не осталось ни следа похорон, но после я увидел черную нить процессии, медленно тянущуюся сквозь белую равнину.
– Я не умер! – застонал я, растирая лицо свежевыпавшим снегом, посыпая им плечи и шею. – Милосердный Боже, я жив!
Перевод с английского: Татьяна Адаменко
Эссе
Виктор МУСАЛИМОВ
СТАНИСЛАВ ЛЕМ
в письмах к переводчику
Писем Станислава Лема известно достаточно много. Он был мастером эпистолярного жанра. И, конечно, неизвестные письма Лема вызывают большой интерес. Здесь представлены некоторые письма 1963 года. В них нет каких-то важных сведений, кроме обозначенных на этот период задач по изданию и переводу рассказов и повестей. Они ценны и как человеческий документ. Много нового и интересного содержится в этих письмах. Станислав Лем в 60-е годы писал их ленинградскому переводчику Дмитрию Брускину. В те годы Лем трижды приезжал в Ленинград, тогда они и сдружились. Атмосфера дружбы проявляется во всех письмах Лема. По понятным соображениям я привожу только выдержки из писем.