– Может, нам в милицию сообщить? – предложила она, шмыгнув носом.
– Ты что! Они меня в психушку отправят! – испугалась я.
Алина единственная знала, когда я – это не я. Она сразу распознавала ту девчонку, как без труда распознают близкие однояйцовых близнецов. Когда меня не было, Алина присматривала за двойником, чтобы она ничего страшного не натворила.
Бывало, что подруга приходила ко мне домой и натыкалась на ту девчонку. Она не любила Алину. Всегда говорила ей гадости, дразнила и обижала. Алина понимающе вздыхала и уходила.
– Ты что так быстро, Алин? – удивлялась моя мама. В таких случаях подруга врала, что у нее много домашних дел.
Поняв, что болезнь – это выход, я специально пыталась простудиться: ела снег, высовывалась в окно. Иногда получалось, а иногда я получала от мамы, когда она меня подлавливала.
Еще меня оставляли в покое, когда я гостила у бабушки в деревне. Может быть, их останавливала новая обстановка, или механизмы, отвечающие за перемещения и подмену, там не действовали? Не знаю. Но у бабушки я снова становилась обычным счастливым ребенком. Она меня обожала, баловала, боготворила, и я бы с удовольствием жила у нее весь год, если бы не скучала по родителям.
Время шло, и с каждым месяцем, с каждым годом, становилось только хуже. Постоянные похищения, постоянное ожидание этого и ожидание возвращения, и страх, что я больше не вернусь – сделали меня нервной, раздражительной, замкнутой. Возвращаясь, я получала проблемы, созданные моим двойником, и не могла их расхлебать. От этого на меня нападала апатия, мне ничего не хотелось делать, все теряло смысл и интерес. Потому что все было бесполезно – я ничего не могла изменить.
Бедные мои родители! Мало того, что эта гадина изводила и мучила их, так еще и я добивала своими срывами и депрессиями.
Совсем другое дело мой брат. Он рос на удивление умным, развитым мальчиком. Всех любил, всем улыбался, радовался жизни, был ласков и мил. Родители в нем души не чаяли. Он был их отрадой, их компенсацией за меня.
Как же я ему завидовала! Сердце сжималось и в горле застревал стон, когда я слышала, как они с мамой воркуют или возятся с папой. Я так не могла. Хотела, но не могла.
Тварь, нагло использовавшая мой облик, ненавидела Васю. Она вообще никого не любила. Мама очень расстраивалась из-за этого. Ей так хотелось, чтобы у нас была дружная семья.
А Вася, как и Алина, чувствовал подмену. Он бросал проницательный взгляд на девчонку и уходил прочь, а когда я возвращалась, он радостно меня обнимал. И мы играли, и щекотались, и валялись, и гонялись друг за другом. Жаль, что это было так недолго.
– Мам, – очень серьезно говорил Вася, – тебе не кажется, что Дашу как будто заколдовали? То она заколдованная, как снежная королева, то опять наша Даша, милая и добрая.
Я же говорю, что он не по годам умный.
А потом мы переехали в другой город. И некоторое время они меня не трогали. Наверное, настраивали свое долбаное оборудование. Но все началось снова. Только теперь меня держали в ловушке гораздо дольше, порой по два-три дня. Видно, эта тварь неплохо уже освоилась в нашем мире.
Я сходила с ума в каменном мешке, стучала в стены, разбивая кулаки; кричала, срывая голос. Но им, понятное дело, было все равно. Я чувствовала, что скоро они вообще меня не отпустят.
От этого на меня навалилась депрессия. Да и возвращаться к жизни было тяжело. Теперь Алины не было рядом, а в новом классе подруг я не завела. Кто смог бы вытерпеть эту тварь? Но мальчишкам она даже нравилась. Мужчины – дураки, любят стерв. Хотя она быстро отваживала поклонников и снова оставалась в одиночестве, угрюмая и озлобленная.
Я ненавидела ее. Она испортила мою жизнь. Ведь у меня все в принципе могло быть неплохо. У меня хорошая семья, я вполне симпатичная, я умная и способная, у меня есть все, что нужно подростку: шмотки, гаджеты, развлечения. Но из-за нее все летит к чертям.
В этом году отношения с родителями совсем испортились. Та гадина все время кричала, что ненавидит их, говорила страшные вещи.
А я злилась на родителей, особенно на маму, за то, что со мной такое происходит, за то, что я так страдаю, а она не может понять, не может помочь.
Как-то я услышала разговор родителей.
– Мне кажется, это не моя дочь, кажется, что у меня нет дочери, – говорил папа хрипло, словно в горле стоял ком.
– У нее трудный возраст, – жалобно оправдывала мама.