– А еще я обязала их защищать путников от разбойников, – довольно улыбнулась Аланна.
– Мама, а ты не думала, что от такого защитника прочь разбегутся и разбойники, и те, кого они защищать должны?
Аланне нечего было на этот ответить, зато у нее было что сказать про женитьбу сына, и она говорила это, пока они не вернулись домой.
Именно с тех пор это озеро и называется Лох-Клайг-на-Круит, Озеро Голоса Арфы. А если кто не любит длинных названий, то называет его попросту Лох-Киаран, озеро Киарана.
Дмитрий ЧИСТЯКОВ
ЧЕРЕЗ МЕСЯЦ – РАССТРЕЛ
Письмо, найденное утром в почтовом ящике, оказалось кратким.
«Уважаемая Альбина Германовна!
Федеральная служба исполнения наказаний вынуждена известить Вас о том, что в соответствии с Постановлением правительства от 201... года “О статусе документов, удостоверяющих личность” (параграф 13, пункт 2), вы подлежите установленному наказанию и будете расстреляны. Дата расстрела, согласно параграфа 15, пункта 5 данного постановления, будет назначена не позднее месяца от даты отправки извещения.
С уважением, старший инспектор Службы Архипов А. Ф.
Дата, подпись».
Альбина в очередной раз перечитала короткий текст, чувствуя, как сгущается холод в животе и кружится голова.
Паспорт она потеряла еще в январе. Потеряла до обидного глупо: достала из сумочки в кредитном отделе магазина – и напрочь забыла о нем, уходя домой с вожделенным ноутбуком... Когда, обнаружив отсутствие документа и получив качественный втык от мамы, девушка прибежала обратно – документ найти не смогли. Ни на стойке менеджера, ни возле шкафчиков временного хранения, ни в зале... нигде.
Мысли о том, что придется снова выстаивать длиннющую очередь в ЖЭКе, да потом еще одну, похлеще, в милицейском паспортном столе – была настолько неприятной, что Альбина с легким сердцем отложила всю эту канитель на потом. До лучших времен.
Дождалась. Дооткладывалась...
Известие о том, что за потерю паспорта теперь будут расстреливать, появилось в газетах первого апреля. И, понятное дело, было встречено гомерическим хохотом... Шутку посчитали очень удачной. Альбина прочитала о ней в Сети, посмеялась... и забыла. Тем более что автором этой блестящей идеи был давно известный своей экстравагантностью депутат из Питера.
Господи, ну что же теперь делать?
– Что с тобой? – всполошилась мама вечером, едва переступив порог и увидев лицо дочери.
Альбина молча протянула распечатанный конверт.
Мать пробежала глазами по строчкам, потом еще раз и еще... застыла, прижав руки к лицу... Проклятый лист медленно спланировал на пол.
– Ой. Ой. Ой, горе-то какое...
Потом вдруг быстро, воровато оглянулась – не видел ли кто? – подобрала, отряхнула письмо и сунула в конверт, осторожно, будто драгоценность. Ее лицо, обращенное к дочери, странно искажалось – на нем словно бы с огромной скоростью сменяли друг друга разные эмоции. Изумление, ужас, боль, растерянность – и наконец, злость.
Альбина шагнула к матери.
– Мам, ну подожди... Может, просто пошутил кто-то? Ну в конце концов, это же глупость какая-то...
– Это все ты! Ты сама!
– Мама, что с тобой?
– Ты сама во всем виновата! Кто тебя просил... сколько раз, сколько раз я тебе говорила! Эти твои компьютеры, эти твои кредиты... нельзя!
– Что нельзя, мама?
– Нельзя… нельзя быть такой безответственной, вот! Рассеянной!
– Мам, ну при чем здесь...
– Молчи! Что ты теперь делать будешь, а? Еще спорит… а я? Мне-то за что?
Мать обожгла Альбину взглядом, повернулась – и, больше не говоря ни слова, скрылась в своей комнате.
Вечером, когда девушка уже легла, мать пришла к ней и села на краешек постели. Альбина даже обрадовалась, решив, что сейчас они наконец спокойно поговорят об этой ненормальной, невозможной случайности и, конечно же, поймут, как во всем разобраться, но... Мать плакала, говорила что-то бессвязное, одновременно и жалея дочь, и вновь упрекая.
Альбина лежала, почти не слушая. Ей невыносимо было видеть это странное превращение ее мамы – умной, спокойной, сочувствующей – в непонятное и незнакомое существо. Словно бы кто-то подменил современную, уверенную в себе и молодо выглядящую женщину – страшноватой и жалкой старухой. Альбина видела, что мать жалеет ее; а еще – что ей очень и очень страшно.