Вы полагаете, только вы способны увидеть явные рубцы от сшивания некоторых историй, или ходульность определенных персонажей, или шаткость отдельных конструкций… Мы тоже видим и слабые места, и ошибки, и ляпы в тексте. И его «самоповторы» замечаем… Мы умеем и читать, и анализировать прочитанное… Видим несовершенство некоторых его произведений! Идеального текста вообще не бывает… Но мы благодарны автору за наслаждение, которое получили от прочтения, и на весах нашего суждения достоинства перевешивают недостатки… Вы и похуже недостатки прощали своим любимым нудным авторам. Проходящим по списку «кумир для элитной публики».
Вот Веллер тоже невысокого мнения о прозе Довлатова. И он написал – почему! Смело, честно, открыто, насколько мог! Вся суть его книги «Ножик Сережи Довлатова» вовсе не в зависти, как полагают многие, вся суть вместилась в одном предложение из книги: «…Стал читать Довлатова и пришел к выводу, что такую прозу можно писать погонными километрами». Так он полагал! И объявил об этом! И обрушил на себя шквал критики! Порой даже незаслуженно злой и оскорбительной для его персоны, поскольку защитники Довлатова принялись переходить на личности и обвинять писателя в том, чего он не делал. Довлатова он не очернял. И не завидовал он Довлатову. Не завидовал хотя бы оттого, что себя считает более сильным прозаиком. Он был обижен, зол, оскорблен, задет за живое, о чем в меру откровенно и поведал. Он не завидовал, а скорее недоумевал, как случилось, что неидеальная (по его мнению) проза Довлатова пользуется большим спросом, чем его во всех смыслах гораздо более «совершенная» малая проза. Писать, как Довлатов, – он не желает! (Да и не сможет, если честно.) И читать ему Довлатова не особенно интересно. И ясно – почему! Ну, не его это!
Быков уважает Веллера. Учитель, как-никак, наставник. Вот и повторял за учителем: проза Довлатова примитивна. Много лет повторял, но аргументы и конкретики блистали отсутствием. Наконец, поняв, что говорить "это плохо", но упорно не объяснять почему ему это кажется таким плохим – как-то странно, и вот, недавно, Быков разродился желчным большим текстом. Стал поучать, что довлатовские тексты – «особенно последние, написанные уже на Западе, – поражают падением и того весьма скромного таланта, какой у него был: брайтонские байки скучнее зековских и армейских. “Иностранка” – пример неудачной попытки угодить самому невзыскательному читателю: это написано так претенциозно и при этом так плохо, что даже люди, отказывающие Довлатову в культовом статусе, читают этот текст с чувством легкого стыда за нелюбимого автора. Оба “Соло” – на ундервуде и на IBM – опять-таки демонстрируют вырождение жанра: байка уже не прикидывается новеллой, поскольку для новеллы требуется и тщательно прописанный контекст, и острая фабула, и внезапная развязка, – нет, читателю предлагается обычный похмельный треп, и какая читателю разница, что каждое слово в этом трепе начинается с новой буквы, ни разу не повторяясь? Ну а повторялась бы она – что, проза Довлатова стала бы музыкальнее или глубже? Его своеобразная епитимья, по выражению Андрея Арьева, – ни разу не начинать слова в одном предложении с двух одинаковых букв – могла создать у самого Довлатова ощущение творческого поиска и даже интеллектуального труда...» Стало понятнее? Да нет, все тот же набор... Разве что стало абсолютно ясно, что Быков совсем не понимает, зачем Довлатову был необходим тот его метод работы, при котором он следил, чтобы в предложении не было слов, начинающихся с одинаковой буквы... Он вообще Довлатова не понимает! Например, авторскую скромность он принимает за кокетство: «...Он на свой счет и не обольщался. Но он и не поднимался до высот подлинной, отчаянной ненависти к себе: все – на уровне обычного кокетства. Да, вот я такой, непутевый, часто пьяный, небритый, нехороший. Но ведь я все понимаю про себя! И лучше пить, чем делать советскую карьеру и печатать советскую лживую прозу (что Довлатов тоже постоянно пытался сделать, но, к счастью, получилось только раз – в “Юности”)». А в этой последней фразе Быков нагло меняет причины и следствие местами. Вряд ли умышленно. Просто ему либо Довлатов не приятен, либо тот ему не понятен, и поэтому он судит по себе. Ведь он даже хорошие душевные поступки, очерняя, трактует как-то уж совсем по-своему: «А что его Воннегут похвалил, так ведь писатель любит хвалить тех, кто слабей». А ну если такой логикой руководствоваться, тогда поведение Быкова вполне объяснимо: хвалю тех, кто слабее, и ругаю тех, кто сильнее, талантливее… Так, Дмитрий Львович?