Такси остановилось около четырехэтажного дома. Дверь в подъезд была распахнута, но указателей не было, и Купревич постоял минуту перед входом, ожидая: может, кто-нибудь выйдет или захочет войти, и он спросит, в какой квартире живет Ада Купревич, актриса Камерного театра. Сейчас ему казалось странным, что он ни разу не спросил у жены номер квартиры, даже этаж не знал. Не приходило в голову – в письмах и разговорах они обменивались другими мыслями.
Он вошел в подъезд, оставил чемодан в глубине небольшого холла и поднялся по лестнице на первый этаж… на второй… двери были закрыты, фамилии не указаны, а номера ничего ему не говорили. Услышал голоса сверху и поднялся на последний этаж. Дверь в одну из квартир была распахнута, голоса доносились оттуда, и он вошел, сразу оказавшись в центре внимания.
Это была большая гостиная, с огромным, во всю стену, окном. На диване справа сидели три женщины в черных платьях. Молодая, средних лет и старая. Четверо мужчин сидели за круглым столом в центре комнаты и еще двое стояли у окна. На столе, прислоненный к стопке книг, портрет Ады, перевязанный траурной лентой. Портрет был ему не знаком, такой фотографии у него не было: Ада в роли Гермионы в «Зимней сказке». У него были другие фотографии Ады, но такой она не присылала.
Когда он вошел, взгляды устремились в его сторону, разговоры стихли, на лицах возник осторожный интерес.
Из коридора, который он сначала не заметил, вышла женщина в темно-синем платье до пят, подошла к нему и что-то спросила на иврите. Он покачал головой и ответил по-русски, не надеясь, что его поймут:
– Я Влад Купревич, муж Ады.
Помедлив, добавил:
– Только что прилетел из Нью-Йорка.
Увидев недоумение на лицах, повторил то же самое по-английски.
Атмосфера в комнате изменилась мгновенно, заинтересованные взгляды стали враждебными и даже, как ему показалось, угрожающими. Женщина, заговорившая с ним, отшатнулась и чуть не упала, он инстинктивно помог ей удержать равновесие, но она отступила еще на шаг. Что-то происходило между этими людьми, что-то такое, что сделало его общим врагом. Из-за стола поднялся мужчина лет пятидесяти, с типичной внешностью ашкеназийского еврея: немного сутулый, с темными волосами, зачесанными на прямой пробор, острый нос, очки, безумный взгляд сквозь стекла – Купревичу показалось, что этот человек сейчас его ударит. Изо всей силы, вложив в удар ненависть, которую он никак не мог испытывать, поскольку видел Купревича в первый раз.
Мужчина обошел стол, взглядом отодвинул женщину в синем, встал перед Купревичем и сказал, подбирая английские слова:
– Ада была моей женой. Кто вы и что вам здесь нужно?
Кто-то за спиной Купревича охнул, и что-то упало на пол с гулким стуком. Купревич обернулся: в двери стоял Баснер. Вопрос он слышал и, конечно, принял на свой счет.
– Баснер, – сказал он. – Ада Баснер была моей женой.
«Муж Ады» посмотрел на него взглядом, полным боли, страха и взорвавшейся, как бомба, ненависти. Отшвырнув с дороги Купревича, он повалил Баснера на пол мощным ударом в солнечное сплетение.
Купревич крепко ударился спиной о стену и с неожиданным безучастием наблюдал, как двое мужчин ухватили «мужа Ады» под локти и усадили в кресло у окна. Баснер тяжело поднялся, постоял, согнувшись, поднял сумку и что-то в ней искал.
Похоже, Купревич единственный понимал, что произошло, и представлял, хотя и смутно, что произойдет в ближайшие минуты. Он попытался бы объяснить, если бы его стали слушать. Возможно, объясняя, он сам понял бы кое-какие детали, остававшиеся пока за пределами осознания. Он даже посочувствовал сидевшему в кресле мужчине: тот сцепил ладони и смотрел на Баснера с ненавистью. Купревич не знал, понимает ли хоть кто-нибудь в комнате по-русски, но английский они должны знать.
Внимание было приковано к Баснеру, что-то искавшему в сумке. Альбом. Конечно.
– Послушайте, – произнес Купревич, – я попробую объяснить…
Женщина в синем что-то прочитала в его взгляде, что-то такое, чего он не смог бы передать словами. Она протянула Купревичу руку, он протянул свою, ладонь легла в ладонь, женщина повела его, и он пошел. Он готов был идти куда угодно, ему стало хорошо, он ощутил себя мальчиком, ему было пять или шесть, он оказался в толпе уличных мальчишек, он так потом говорил себе: «толпа», хотя мальчишек было четверо или пятеро, не больше. Он не понимал, чего от него хотели, а когда дошло, что сейчас его побьют – впервые в жизни, – женщина, возникшая из ниоткуда подобно фее, взяла его за руку, другой рукой раздвинула мальчишек, будто раскрыла штору, и он пошел за ней, хлюпая носом, точно так же, как сейчас.