Баснер неосторожным движением локтя едва не смахнул фотографию на пол. Успел подхватить в воздухе, протянул Купревичу и только тогда увидел.
– Боже мой, – сказал он и поднес фотографию к глазам. Рассматривал не просто внимательно, а с непонятным Купревичу поглощающим интересом. Он был знаком с Адой? Видел ее раньше? Вряд ли. Купревич знал всех ее знакомых, а может, ему это только казалось, он сам себе внушил, что знает об Аде все. На самом же деле… Год в Израиле, вдали. Мало ли с кем она могла познакомиться. Может, этот историк… Почему он плачет?
Баснер не стеснялся слез, фотографию он опустил на колени, продолжая держать обеими руками, и Купревичу пришлось приложить усилия, чтобы забрать снимок, не помяв. Спрятав фотографию в обложку паспорта, он молча смотрел на соседа, ожидая, когда тот возьмет себя в руки и объяснится.
Баснер затих, достал из брючного кармана помятый носовой платок и по-женски коснулся глаз. Вытер слезы, промокнул углы губ, посидел минуту, сжимая платок в руке и глядя невидящим взглядом в спинку впереди стоявшего кресла. Повернулся наконец к Купревичу и спросил неожиданно жестким, даже неприязненным голосом:
– Откуда у вас эта фотография?
Вопроса Купревич не ожидал. Он хотел спросить, где и когда Баснер видел Аду раньше, и оказался не готов к ответу. Спросил, как и собирался:
– Вы знали Аду?
Мужчины, подобные Баснеру, были не в ее вкусе.
– У меня такой фотографии нет. Где вы фотографировали? Когда?
Каждый задавал свои вопросы и ожидал ответа. Взгляд историка стал враждебным, Купревич непроизвольно представил Баснера рядом с Адой, просто рядом, ничего больше. Немыслимо. Этот костюм, мятый носовой платок, не глаженная рубашка… Весь год, что Ада выступала в Израиле, Купревич вел себя так, будто она рядом и, как обычно, следит за его одеждой, за тем, чтобы он вовремя ел и чистил туфли. Он делал это по привычке, в глубине души отдавая себе отчет, что привычки нужно менять, но не воспринимая подсознательную мысль как руководство к действию.
– Вы знали Аду?
– Откуда у вас фотография?
Так можно пререкаться до посадки в Тель-Авиве. А потом?
– Прошлым летом, – сказал Купревич, – мы отдыхали в Майами, она собиралась в Израиль, контракт уже подписала, хотя я был против, но Ада всегда поступала по-своему. Это последняя фотография. Последняя. Послед…
Зачем он это говорил? Почему объяснял человеку, который не мог ничего знать об Аде? Или мог?
– Вы с Адой? – чувствовалось, что Баснер едва сдерживает смех вперемежку с рыданиями. – Вы? С Адой?
– Черт возьми! – воскликнул Купревич. – О чем вы говорите? Что за странные вопросы! Ада – моя… была… моей женой.
Баснер неожиданно успокоился. Сел прямо. Ладони положил на подлокотники.
– Наверно, – сказал он, – мы говорим о разных женщинах. Очень похожих. Мы с Адой женаты двадцать лет. В Израиле она по контракту. Она актриса… была…
Он опять собрался пустить слезу? Этого Купревич не выдержал бы.
– Конечно, – продолжал Баснер, – тут какая-то путаница. Прошлое лето мы с Адой провели в Европе, объездили четыре страны, было… замечательно.
Голос предательски задрожал.
– Странное совпадение, – заметил Купревич, не понимая еще, в какой омут бросается с головой. – Ада. Довольно редкое имя. И актриса.
Неожиданно он вспомнил.
– Вы летите на похороны.
– Вы тоже.
Они посмотрели друг другу в глаза.
Совпадение, – подумал каждый. Редкое, редчайшее, странное совпадение.
– Похороны, – медленно произнес Купревич, чтобы отделить наконец друг от друга реальности каждого из них, – назначены на завтра.
Баснер кивнул и произнес фразу, заставившую обоих внутренне вздрогнуть:
– На кладбище Яркон в Тель-Авиве.
Такого совпадения просто не могло быть.
Сознание вытворяет порой странные вещи, особенно когда не хочет принять реальность. И мысли приходят странные, ненужные, только бы не о том, только бы не думать… Законы физики в нашей Вселенной так точно подогнаны, чтобы могло существовать человечество, будто кто-то сделал это специально. Случайно получиться не могло, слишком маловероятно.
Баснер, у которого заметно дрожали пальцы, наклонился, достал из-под сиденья дорожную сумку, долго возился с молнией, открыл и еще минуту копался внутри, а Купревич думал об антропном принципе, прекрасно, впрочем, понимая уже, что ищет в сумке сосед, что он там найдет и покажет, и тогда мир взорвется, потому что существовать в принципе не сможет. Никак.
Баснер достал небольшой альбом, фотографий на сорок – в фотомагазинах такие продают по два доллара. Баснер раскрыл альбом и, как незадолго до того Купревич, положил на подлокотник. Ада была сфотографирована на фоне русалочки в Копенгагене, и этого быть, конечно, не могло, потому что в Данию они еще не ездили. Как-то не сложилось, весь Бенилюкс объехали, а в Копенгаген не попали. И платья такого – широкого, на бретельках, ярко-желтого, как рисунок солнца в детской тетрадке, – у нее не было. И прическа…