Лерман обращался к Купревичу.
– Очевидно, – буркнул тот. – Но при чем…
– Должна быть причина, – объяснил Лерман менторским тоном, будто читал лекцию непонятливым студентам. – Обширный инфаркт. Бывает и у молодых. «Бывает» – не объяснение, а констатация, верно? Проблема в том, что каждый из нас уже не помнит в точности прежнюю реальность, свою. Изменения в памяти начались, как только возникла склейка, ты согласен?
Лерман не ждал ответа, Купревич промолчал. Он был согласен.
– Изменения становились все более существенными в процессе релаксации. Изменения продолжаются и сейчас, поэтому бессмысленно спрашивать – по себе сужу, – что на самом деле происходило перед тем, как сердце Ады остановилось.
– Я помню, – сказала Лена.
– Да ну? И вы, конечно, уверены, что помните именно то, что было… как бы это сказать… на самом деле? «На самом деле» в кавычках, конечно.
– Шауль помнит то же, что я.
– Конечно. В процессе релаксации…
– Есть документы! Свидетельство о смерти, там указана причина! Есть разрешение на захоронение, там определенно написано, что смерть была естественной!
– Производили вскрытие? – нарочито будничным тоном спросил Лерман.
– Нет, но… Или… Не помню… – Лена с ужасом подумала, что действительно не помнит. Последние дни слились в серо-черную ленту. Это была не амнезия, отдельные события она помнила прекрасно: плачущий Шауль, которого под руки вели мужчины; раввин, произносивший кадиш; она бросает горсть влажной земли; возвращение в ставшую пустой и нежилой квартиру, где всего несколько дней назад Ада создавала жизнь, как творец Вселенной… Больше ничего не вспоминалось, будто она потеряла на время сознание или была под наркозом. В прошлом году – это Лена помнила – ей давали наркоз перед гастроскопией, она закрыла глаза, сразу открыла, а оказалось, прошло полчаса.
А оказалось, прошло два дня…
– Вот видите, – с удовлетворением произнес Лерман. – Не помните. А документы… Что документы? У каждого из нас есть документ о браке с Адой. Думаю, суперпозиция не изменила этого нашего состояния, и знаете почему?
Купревич знал, но не хотел произносить вслух.
– Потому что наш брак с Адой – причина ветвления и, следовательно, причина склейки. Эти данные не могли не сохраниться, иначе склейка не произошла бы. Ты согласен?
Купревич кивнул.
– И ты все равно считаешь, – с осуждением произнес Лерман, – что не мы убили Аду? Каждый из нас.
– Володя, – Лена все еще прижималась лбом к его плечу, и голос звучал невнятно, Купревич скорее ощущал его, чем слышал, воспринимал эмоцией, а не слухом. Он не понимал, как это возможно физически, но ему казалось, что Лена вообще не подавала голоса, говорила с ним мысленно. – Володя, скажи ему, он плохой человек, он говорит ужасные вещи. Почему ты молчишь, Володя?
– Потому что он прав. – Он по-прежнему не мог выговорить это вслух, но с Леной обязан был быть откровенным, Лене он мог сказать… то есть подумать, а она услышит… Себе он лгать не мог, себе лгать у него не получалось никогда. – Он прав, Леночка. Мы оба занимались… занимаемся теоретическими методами многомировой физики. Мы оба пытались придумать математический аппарат для расчета сложных склеек. У него это получилось, у меня не очень, но принцип понятен нам обоим. Для такой сложной суперпозиции должна существовать единая для всех склеившихся ветвей причина. Она есть: смерть Ады. И единственное, что связывает ее смерть со всеми нами – то, что мы были ее мужьями.
– Ну и что?
– Я не помню… И в документах это не найти, уверен. Документы тоже меняются в процессе релаксации. Баснер прав: вся история – сплошная фальсификация. Постоянно меняющиеся артефакты. Все связано, понимаешь?
– Ну и что?!
– Почему мы с Баснером оказались рядом в самолете? – продолжал размышлять Купревич. – Почему самолет летел полупустым и одно кресло в нашем ряду осталось свободным? Почему мы разговорились? Все это – события настолько мало вероятные, что…
– Ну да, ну да, – нетерпеливо произнес Лерман. Оказалось все-таки, что говорил Купревич вслух и довольно громко. Баснер отошел от окна и внимательно прислушивался. – Потому я и говорю, что смерть Ады не могла не быть связана с нами, с каждым из нас. И вот что я скажу. Можете мне возражать сколько угодно, но я уверен, что каждый из нас, когда релаксация наконец закончится, вспомнит, как именно он убил Аду.
Лена вскрикнула, и Купревичу показалось, что она оттолкнула его, он ощутил этот толчок, хотя на самом деле она еще сильнее прижалась лбом к его плечу, и руки ее сильнее сжали его ладони. «Ты не мог!» – сказала она, и он согласился: не мог, конечно, о таком и подумать невозможно, Иосиф мелет чушь. Как кто-то из них мог убить Аду, если она была в Израиле, а они… Разве что Шауль, о котором он не знал ничего, не знал о его с Адой отношениях, об их жизни, прожитой в другой ветви многомирия. Нет, он не мог представить, чтобы и Шауль…