Не могло быть все сразу, но отделить истинные воспоминания от ложных он не мог. История – ложь и подтасовки, это он знал твердо, посвятил этой теме много лет, а теперь понимал, что и память тоже лжива. Не спрашивая разум, память выбирает собственное прошлое. Выбирает из всего, что могло случиться. Из всего, что могло стать причиной настоящего. История – та же память. Память человечества или его части. И если может лгать история, то память лжет непременно и всегда.
В голове стучали молоточки, а потом стали молотить кувалды – изнутри, по ушам, лбу, затылку. Он подумал – пока еще мог о чем-то думать, – что скоро увидит Аду. Она вернется. Или он отправится к ней туда, где она его ждет.
Сердце колотилось, голову сжали тиски, в грудь вонзилось острие кинжала, горло перерезала тонкая стальная нить, и он еще успел подумать, что умереть можно по множеству причин, и каждая реальна, а, может, ложны все, и смерти не существует.
Он увидит Аду. Она будет сидеть в своем любимом кресле, лежать на диване, подобрав ноги, возиться на кухне, заваривая чай, стоять у окна, вглядываясь в сумрак наступившего вечера, встретит его после работы в прихожей и поможет снять промокшую куртку.
Он переоденется в сухое, достанет из ящика альбом с фотографиями и скажет:
– Ада, я хочу вспомнить, как все было на самом деле. Фотографии тоже лгут, конечно, но не так свирепо, как память. Посмотрим?
Альбом оказался пустым. Комната оказалась пустой. Город был пуст. Пустым и безмолвным стал космос.
Ада больше не ждала его, потому что он пришел.
Суперпозиция окончательно распалась.
– Я убил ее, – сказал Шауль сидевшему перед ним полицейскому следователю. Тот смотрел сочувственно, не верил ни единому слову, но находился при исполнении и обязан был записать нелепое признание, распечатать на принтере и дать подписать, чтобы впоследствии обезумевший режиссер не мог пожаловаться. А когда Узиэль уйдет – положить бумагу в папку, папку – в стол. И забыть.
– Ваша жена, – сказал следователь, – скончалась от обширного инфаркта.
– Я ее убил, – настойчиво повторил Шауль и провел ладонью по отросшей за неделю неопрятной бородке. – Убил своим равнодушием. Своей любовью. Своей ревностью. Своим нежеланием ее понять.
– Не могло быть все сразу, – вздохнул следователь. – Вы же понимаете, что…
– Я покажу вам фотографии. – Шауль достал из сумки потрепанный альбом. – Здесь ее детство. Молодость. Мы. Хочу, чтобы вы увидели.
Он раскрыл альбом – с первой фотографии на него смотрела Ада. Молодая. Красивая.
Впервые за прошедшую после похорон неделю Шауль разрыдался.
Суперпозиция окончательно завершилась.
Год спустя московский физик Иосиф Лерман опубликовал в «Физикал ревю» большую статью, в которой показал, что так называемые сложные склейки нескольких ранее разветвившихся классических реальностей невозможны, поскольку нарушают принцип причинности и второе начало термодинамики. Чтобы доказать это, Лерман придумал и обосновал новый раздел математики, впоследствии названный его именем.
Год спустя американский астрофизик Владимир Купревич опубликовал в «Физикс леттерз» серию статей, где впервые показал возможность сложных склеек неограниченного числа ветвей физического многомирия и рассчитал время, в течение которого возникшая суперпозиция классических реальностей приходит в равновесие и полностью стабилизируется.
Год спустя израильский режиссер Шауль Узиэль привез в Нью-Йорк спектакль по пьесе Кишона «Эй, Джульетта!». Постановка имела на Бродвее успех, не сопоставимый, впрочем, с триумфом тогда же прошедшего мюзикла «Помнишь?». На другой день после заключительного представления нью-йоркский импресарио с не значащей для Узиэля фамилией Бендер повез своего клиента в ресторан на Брайтон-бич, свернув по дороге на еврейское кладбище, чтобы положить, как он это делал каждый день, камешек на могилу своей жены Софии.
Они прошли мимо памятника, на котором было высечено имя Семена Баснера (1967 – 2017). Шауль замедлил шаг, имя показалось смутно знакомым, но… Нет, он не знал этого человека. Да и откуда?