Манера двигаться выдавала в юноше вспыльчивого, нервного холерика; он был худощавый, но широкоплечий, загорелый, с тонким ртом, вялым подбородком и большими карими глазами на длинном узком лице. Я отлично помню, как вместе со всеми украдкой бросал на его лицо любопытные взгляды. Я счел его неглупым, энергичным, возможно, склонным к жестокости юношей; но меня удивило, что он ничем не отличается от тысяч своих ровесников в этом возрасте.
Как вы знаете, я пользуюсь репутацией неплохого физиономиста, и начал завоевывать ее еще в ранней юности.
И, надо сказать, что я сразу, с первого взгляда, проникся к этому юноше инстинктивной неприязнью. Я безотчетно поверил, что он самозванец, потому что Трагедия не прикасалась к его лбу, губам и глазам своим резцом.
Дверь кабинета открылась снова, и в коридор вышел сам Верховный Жрец с превосходно отлакированной маской невозмутимости на лице. Тем не менее мне почудилась растерянность под этой маской. Заметив меня, он почти улыбнулся и отрывисто пригласил к себе в кабинет.
Там он пересказал мне историю Джефсона и спросил, могу ли я закамуфлировать ее так, чтобы она вышла в приемлемом для читателя виде…
У. М. Т. сделал небольшую паузу, чтобы смягчить пересохшее горло грогом.
– Так вот, «Джефсон» рассказал редактору, что Мэри Диринг ходила скованно и неуклюже, как будто постоянно испытывала сильную боль. Что капитан Диринг сам заставил вышивать ее как свадебный подарок картину «Король Кофетуа и нищенка», чтобы она не забывала, чем ему обязана вся ее семья. Он воткнул ей в руку ее вышивальную иглу на глазах у второго помощника и кока: капитану показалось, будто она вышивает слишком медленно и неохотно. И что каждую ночь до ее исчезновения из каюты неслись стоны, иногда – звуки ударов, а потом – тихий плач. А вот капитан Диринг до ее исчезновения выглядел как абсолютно счастливый человек и ходил по палубе, солнечно улыбаясь.
Она исчезла на следующую ночь после «инцидента» с иглой…
У. М. Т. остановился, проверяя, какое впечатление произвела на нас эта история; а может, и ему самому требовалось перевести дух.
– Мысленно я делал заметки, чтобы, превратив рассказ матроса в вульгарную сенсационную байку, смягчить и сгладить произведенное на меня впечатление. Что-то наподобие: «Безумные сцены ревности, звуки ссор из каюты, плач… однажды утром обнаружилось, что миссис Диринг пропала с корабля, а стюард вспомнил, что ночью слышал странный звук, похожий на всплеск…»
И все равно, меня пробирала дрожь, когда я думал про бледное осеннее солнце, серое небо, серый туман, темно-зеленые холодные воды… про монотонную работу и нарастающую тоску, про хрупкую деревянную скорлупку корабля, который плывет, оставаясь на месте, потому что повсюду лишь небо и море, тусклое, гладкое, равнодушное; про понимающие взгляды и потупленные при виде миссис Диринг глаза, про мысли, которые роились и навевали улыбку ничем не примечательному джентльмену средних лет...
А дальше Жрец вдруг замялся, подбирая слова.
– Джефсон утверждает, что через три дня миссис Диринг… вернулась, – наконец произнес он.
– Что значит «вернулась»? – я невольно спародировал его многозначительный тон. – Так, может, она и не исчезала, а просто несколько дней оставалась у себя в каюте после крупной ссоры?
– Я спросил Джефсона о том же самом, – с ноткой раздражения отозвался редактор. – Но тот клялся, что, во-первых, на таком небольшом корабле она просто не могла остаться незамеченной, а во-вторых, муж искал ее всерьез, с большой тревогой и не меньшей злостью. Зачем ему было разыгрывать такое представление перед командой, если жена в этом время ждала его в каюте?
Я молча пожал плечами.
– Миссис Диринг однажды вечером просто появилась на палубе в том самом легком домашнем платье, в котором исчезла. Она прошла мимо ошеломленных матросов прямо в капитанскую каюту. Закрыла за собой дверь, и оттуда не донеслось ни звука.
– И что было потом? – не выдержал я и поймал себя на том, что, хотя я по-прежнему считаю увиденного в коридоре человека самозванцем, его история вдруг зазвучала для меня по-настоящему. Я вспомнил скуластое неулыбчивое лицо Мэри Диринг, знакомое мне по фотографиям, и ярко представил, как она легко и плавно, сохраняя идеальную осанку, проходит по палубе, точно Белая Дама…
– Несколько дней – ничего. Капитан отдавал приказания, команда молчала, а его жена не показывалась из каюты, во всяком случае, днем.
– А ночью?
– Однажды ночью стюард рискнул подслушать, что происходит в капитанской каюте, потому что они все уже сходили с ума от беспокойства. Правда, корабль продолжал держать курс. Он услышал, как миссис Диринг говорила низким воркующим голосом: «Тссс… тихо, тихо, милый… не смотри, если не хочешь… потерпи, и тебе понравится… открой пошире и давай, давай…», а он отвечал, высоко и жалобно: «Мне нравится, правда, нравится, дорогая», и после этих слов – мягкие хлюпающие звуки и резкий сладкий запах, за которым, казалось, прятался еще один, не столь приятный…