Детская влюбленность, да, наверное. Мальчишкой я влюблялся в одноклассниц на счет «раз», а на «три»… ну хорошо-хорошо, пусть будет на «четыре» или «пять» начинал отсчет сначала, меняя, само собой, предмет обожания. Она, хоть и не училась в моем классе, всегда была на виду. Я был в девятом классе, когда она стала моей «первой». Был ли я ее «первенцем» – не знаю, не обратил внимания, мне было не до того, да и откуда мне было разбираться в этом вопросе? Была это полностью ее инициатива. К тому времени она уже училась в медицинском. Возможно, Люська просто выполняла задание по анатомии или физиологии…
Надо крепко зажмуриться, чтобы попасть в волшебную страну. Так говорила Люська, соседская девчонка, когда ей было десять.
Надо крепко зажмуриться, когда целуешься, поучала она, когда десять исполнилось мне. Она была старше меня на два года, и я во всем повиновался ей. Ее жаркие губы вечно пахли шоколадом. «Солнышко», – говорила она с ударением на последнем «о», ее губы складывались, вытягивались трубочкой и застывали, будто пытались изобразить произносимую букву.
Это теперь, с высоты своего жизненного опыта, я могу утверждать, что шоколад был швейцарским, фирмы «Линдт», с добавлением апельсиновых корочек. Но я никогда не видел, чтобы Люська ела шоколад или держала в руках апельсин.
«Солнышко взошло», – передразнивал ее я и тоже вытягивал губы трубочкой. Мы всегда целовались при встрече. Эта традиция существовала долго, много лет, пока не появился Башар, араб из Палестины, студент-медик. Его трубочка оказалась привлекательнее. Люська отставила планы излечить человечество, крепко зажмурилась и очутилась в волшебной стране. Между нами ничего серьезного не было, но я чувствовал себя преданным. Думаю, это чувство знакомо каждому мужчине, когда женщина, с которой он был близок, выходит замуж за другого…
От нее долго не было вестей. Как-то раз тетя Клава поманила меня пальчиком. Я подошел к скамейке, на которой она отдыхала, разув усталые ноги. «Полюбуйся», – сказала она, извлекая из жеваного конверта фотографию: женщина в парандже – видны лишь глаза – в окружении четырех сорванцов. Тетя Клава перечислила внуков по именам, но я запомнил лишь, что старшего зовут Мухаммед.
Спустя четырнадцать лет я встретил ее в Хайфе, возле рынка на Адаре, куда был откомандирован женой за дешевыми бананами: к обеду ожидался брат жены с семейством. Матанчик, мой племянник, был помешан на бананах и мог сжевать дюжину за один присест. Я продирался сквозь толпу покупателей, метавшихся от лотка к лотку, и неожиданно столкнулся с ней. Люська почти не изменилась. Только от шикарной русой гривы осталась короткая спортивная стрижка, да морщинки возле глаз и складочки у подбородка выдавали возраст. Ну и весовая категория, пожалуй, стала посолидней. Джинсовые шорты с прорезями и белая футболка с дразнящей надписью «Just do it!», лихо завязанная на левом боку, очень шли ей. Как и загар. Я вытянул губы трубочкой, но она страшно завращала глазами.
– Что ты… Тут все знают мужа. Меня прирежут, – сказала Люська… рассмеялась и бросилась мне на шею. – Они никогда не видели меня в человеческой одежде, – пояснила она.
– Вот так встреча! Как ты? Рассказывай, – потребовал я, когда она ослабила хватку, и я смог вздохнуть.
– Я… – Какой-то верзила, проходя мимо, толкнул ее в плечо рюкзаком и даже не заметил. Люська отлетела на метр, с трудом удержав равновесие. Я поднял сумочку, слетевшую с ее плеча.
– Слушай, давай поднимемся на Герцля, здесь нам не дадут поговорить.
Мы протиснулись между пирамидами арбузов и дынь, сквозь шум и гам восточного базара. Когда крики «Все за шекель!» и «Хозяин сошел с ума!» стихли за спиной, я сказал:
– Тут недалеко есть кафешка. Ты не торопишься?
– Я выходная сегодня.
Люська выбрала место у окна, где не слишком свирепствовал кондиционер. Есть не хотелось, и мы заказали кофе, мороженое и сок.
– Так ты работаешь? – спросил я.
– Да.
– Неужели, как его… Башар, он не в состоянии содержать тебя?
– У тебя отличная память, но вот соображаешь ты туго. Все как было… – усмехнулась она. – Мама писала, что показала тебе мою фотку.
– Да, если на ней была ты.
– Не сомневайся. Это в Питере Башар позволял себе все, а у себя дома в Хевроне… он сразу превратился в правоверного мусульманина. Иначе не было б у него никакой клиентуры. Надо соответствовать. Вот и мне пришлось принять мусульманство и надеть на себя черный мешок. Тьфу. Мне ж и двадцати тогда не исполнилось. Тогда, в Питере он красочно описывал свой город, но мы не договаривались, что я буду любоваться им сквозь узкую прорезь…