Но в тени дуба помпезные свидетельства отсутствовали. Участок, на котором находились наши герои, был отгорожен от остальной части кладбища. И, хотя ограда была невысока и местами поломана, человек искушенный легко бы понял, что те, кого здесь хоронят, тенью креста не осенены. Это была нехристианская часть кладбища, здесь хоронили азиатов. Разумеется, ни Ромул, ни Мозес ничего об этом не знали. Как не знали они и о том, что разрывать могилы нельзя – во всяком случае, первые два года. Ничего они не ведали и о тех людях из далекой Азии, что хоронили здесь своих мертвецов. Азиаты, конечно, не хотели, чтобы их близкие покоились в чужой земле. Но подчинялись закону. Им была чужда и даже ненавистна западная цивилизация, они презирали христианские догматы, но, в конце концов, они здесь жили, здесь зарабатывали деньги и вынужденно соблюдали чуждый им ритуал. Но только на два года. После этого срока они откапывали родные кости и отправляли их на родину – упокоиться в родной земле.
Но что Ромулу и Мозесу до всего этого? Тем более что они нашли себе увлекательное занятие.
Кроме могильных холмиков, там были еще и другие объекты: странного вида кирпичная печь – в ней жгли листочки с напечатанными молитвами, и низкий, тоже кирпичный, алтарь, весь в потеках воска – на нем устанавливали и жгли свечи во время церемоний. Смысла и предназначения этих устройств ни Ромул, ни его друг не знали, но изучать их было интересно. Впрочем, длилось исследование недолго: невдалеке показались столбы пыли, они приближались, и примат подумал, что это приближается ненавистный цирковой поезд. В панике он бросился бежать, Мозес последовал за ним. Подбежав к дубу, обезьяна легко забралась наверх и спряталась в густой листве. Мозес с восторгом загыгыкал, видя, с каким проворством проделал это его друг, а потом и сам принялся карабкаться наверх. Получалось у него плохо, но, в конце концов, и он укрылся в кроне. Расположился неподалеку от примата и попытался, было, также вольготно разлечься на ветви, но едва не упал. С трудом удерживая равновесие, он, как смог, устроился и, подобно другу, замер.
Поезд между тем приблизился, и стала видна вся небольшая процессия: дроги, фургоны и коляски. Но двинулся не к дубу, а повернул к незамеченной друзьями свежевыкопанной могиле. Она была совсем неглубока: приверженцу буддизма не гоже лежать слишком глубоко в земле бледнолицых варваров-христиан. Но насколько она была мала, эта могила! Даже Ромул не смог бы поместиться в ней, не говоря о его гиганте-товарище. Ступня у него, возможно, и поместилась бы, но и только.
Могила же была такой маленькой потому, что предназначалась малышке по имени Ван Тай – здесь ее хрупкие косточки должны были упокоиться на долгие двадцать четыре месяца на глубине не менее трех футов – как и полагается по закону. Примат и его товарищ с интересом наблюдали за происходящим. Впрочем, поначалу интерес этот оказался смазан испугом: едва процессия приблизилась к могиле, как разом загудели гобои, зазвенели медные тарелки и бубны, пронзительно вступили скрипки. Но какофония закончилась вскоре – панихида по малышке Ван Тай не могла быть долгой в силу того, что нагрешить она в своей короткой жизни не успела.
Среди собравшихся находилась миниатюрная женщина. Ее сотрясали рыдания безутешного горя. У малышки Ван Тай была мать, а у любой матери – материнское сердце. Она была простой женщиной, заурядной азиаткой в странных одеяниях и шароварах и в такой необычной, на взгляд белого человека, обуви. И хотя иссиня-черные ее волосы были аккуратно уложены и заколоты, а глаза искусно подведены, но лицо искажало страдание, а щеки заливались слезами. Она присела, вокруг расположились те, кто прибыл вместе с нею. И немедленно скорбь – самое глубокое и искреннее из человеческих чувств, которое даже время неспособно исцелить – охватило их.