Волшебное путешествие подходило к концу. Мы привязались к детям друзей и подружились с их друзьями. Стали привыкать к огромной квартире, которую они снимают в центре Карлсруэ, с двойной раковиной в кухне.
– Почему две раковины? – спросила я жену друга сына в первый же день. – Мне кажется, что это бывает только у евреев, соблюдающих кашрут.
– Я не знаю, – сказала она, – так было. Это удобно.
И я подумала, что, может, не только у евреев…
Последнее утро. Мы возвращаемся из последнего магазина с последними покупками.
– Вы обращали внимание на медные таблички, вделанные в плитки тротуара у входа в некоторые дома? – говорит мне жена друга сына. – В этих домах жили евреи, которых депортировали во время войны. На табличках их имена, дата рождения, дата и место депортации.
Мы очень торопимся, но я хочу остановиться.
– Не надо, – говорит моя спутница, – возле нашего дома тоже есть эти таблички.
Теперь я замечаю, как их много. Вспоминаю слова экскурсовода о том, что Страсбург – родина идиша, – и комментарий одного из друзей: так думает не только Страсбург, теперь это почетно…
Вот и «наш» дом. Нас ждут уже внизу. Я бросаюсь к табличкам. Их четыре. Семья Красовских. Родителей депортировали в сороковом, в сорок втором отправили в Освенцим, где они и сгинули, а детей – в сорок третьем. В Собибор. Эти таблички – все, что осталось от семьи. Да еще сам дом, который теперь принадлежит немцам. Я хочу запомнить их имена: Элиас и Фрида, Герман и Доротея-Дебора, ей было одиннадцать, – и зажечь в их память свечи в Судный день. Должно быть, они тоже ощущали себя немцами...
«Хорошо, что мы узнали об этом накануне возвращения, – думаю я, – Мне трудно было бы наступать на эти таблички, входить в их дверь, подниматься по их лестнице, пить чай в кухне с двойной раковиной».
Самолет плавно взлетел и набрал высоту. Воздух Европы был упруг и прозрачен. Сквозь облака видны были расчерченные поля Европы, реки, острые вершины Альп, озера… Было очень красиво, именно так, как должно было быть. Я все время полета смотрела в окно, прощаясь с Европой. Мне хотелось поскорее увидеть Средиземное море, тель-авивский берег и почуять под собою Страну.
2009
Алексей КУРИЛКО
СЛОВО В ЗАЩИТУ РАССКАЗЧИКА
Лично я бы назвал его Настоящим Писателем. Но он упорно настаивал на том, что он – всего лишь Рассказчик. Об этом он как минимум трижды заявлял в своих произведениях. И обосновывал свое утверждение следующим образом: «Рассказчик говорит о том, как живут люди. Прозаик – о том, как должны жить люди. Писатель – о том, ради чего живут люди». При подобной трактовке его позиция верна! Он не позволял себе в своих произведениях опускаться до излишнего морализаторства, избегал нравоучений, и не старался выставить себя мудрее, чем был. А лирический герой повестей и рассказов, как, наверное, и он сам, чаще все-таки страдал от того, что его внутренний мир был переполнен неразрешимыми вопросами, тревогами и сомнениями простого человека, а не ответами всезнающего и всевидящего гуру, эдакого пророка-небожителя… Так ведь всем нам они так знакомы, так близки и понятны эти сомнения, желания, стремления, мечты, надежды, радости, горести и разочарования простого человека! Ведь даже гений – тут не лишним будет процитировать дословно – «это бессмертный вариант простого человека». Ну, не гениально ли?
Его убийственная самоидентификация огорчает: «Я рассказчик, который хотел бы стать писателем».
Пусть так, мысленно соглашаюсь я с ним, словно в частной беседе, принимая его приступы скромности за истинное мнение о самом себе. Как говорится, воля ваша!
И то верно! Это его воля. Его выбор. Его право. Это его личное дело!
Мое же дело – слово! (Кажется, что-то подобное утверждал и сам Рассказчик.) А в данном случае «слово» в защиту того, кто отдавался главному делу своей жизни без остатка, со всей серьезностью, но зачислен теперь в авторы так называемой несерьезной прозы, прозы юмористической. Он теперь автор легкого «развлекательного чтива». Это было бы еще ничего! Но в последнее время все чаще слышишь отовсюду, что и юмор его невысокого качества, низкопробный, анекдотичный… Стало модным писать критические статьи, используя пренебрежительные, а порой и откровенно злобные эпитеты: «писатель-сплетник», «поденщик от литературы», «трубадур отточенной банальности», «плебейская проза», «псевдодокументальная спекуляция» и – уже прямо классическое – «литературный пасквилянт»…