Многочисленные читатели, а тем паче почитатели Сергея Довлатова, о котором и пойдет речь, должно быть, немало удивятся тому, что талантливый автор превосходных книг «Зона», «Чемодан», «Компромисс» и «Заповедник», оказывается, нуждается в чьей-то защите. Как? Почему? Ведь его книги многажды переиздавались как у нас, так и за рубежом. Эти книги, переведенные, к слову сказать, на десятки языков, раскупаются без всякой рекламы и пользуются действительно заслуженной популярностью несмотря на то, что их автор вот уж почитай четверть века как почил. Четверть века! При этом, назло всем печальным прогнозам, интерес к его творчеству с каждым годом растет и ширится в геометрической прогрессии. Впору говорить уже не о бешеной популярности, а именно о славе писателя, причем о всемирной славе.
Все это так. А в некоторой защите он тем не менее нуждается. В том-то и дело, что «многочисленность» поклонников его творчества, безусловная популярность его книг, юмористическая и сатирическая составляющая его произведений, простота и ясность слога – все это ему же и ставится в упрек. Абсурд? (Он всегда замечал немалую долю абсурда в реальной жизни.) В широкой славе усматривают нечто постыдное. В глазах «серьезных» критиков и литературоведов слава Довлатова обусловлена не его «сомнительным дарованием», а невысоким интеллектуальным уровнем современной читающей публики. Примитивный уровень запросов современного читателя полностью удовлетворяет предложенное не менее примитивное «чтиво» посредственного литератора. Вот чем объясняется вся эта шумиха вокруг «творений» Довлатова.
Сразу хочется возразить, что слово «современный» применительно к читателю Довлатова можно тут же вычеркнуть, поскольку Довлатова читают сейчас так же массово, как читали и в начале девяностых, когда его книги только-только просочились из-за рубежа (где его «читали взахлеб» уже лет десять), и уверяю вас, его книги будут массово читаться спустя еще четверть века как минимум несмотря на то, что действие в его повестях и рассказах происходит в основном в семидесятые-восьмидесятые годы прошлого века «в стране, которой больше нет, с людьми, которых больше нет». (Давайте будем откровенны. Многие ли классики отечественной литературы могли бы похвастаться тем, что их произведения спустя тридцать лет читают взахлеб с таким же интересом, с каким читали в первые годы после публикации?)
«Плейбейская проза», значит? «Чтиво» для среднего класса? Ладно бы еще, если бы так думали и писали только озлобленные дураки, но порой об этом пишут его умные авторитетные коллеги и даже так называемые друзья.
Модные литературные критики и популярные ныне авторы современной прозы в основной своей массе пренебрежительно отзываются о нашем Рассказчике. (А в хвалебных отзывах допускают унизительные обороты наподобие «если бы не ранняя смерть, я допускаю, он мог бы стать в один ряд с самим Солженицыным»… Хм! Он, видите ли, «допускает»! Нет, не Довлатова он допускает в ряды великих, нет! Покамест он «допускает» одну только мысль, что Довлатов, если бы не ранняя смерть, мог бы занять среди великих почетное место. Тьфу! [Извините, если попал не в критика.] Каков теоретик, щедрый и великодушный! И небось, аж залюбовался собственной храбростью, благодаря которой позволил себе столь смелое и головокружительное допущение, поскольку оно противоречит той привычной картине, где каждому литератору отведено свое место в соответствии с одобренной спецами табелью о рангах. Лихо как! Как бесстрашно! Да вы, батенька, отчаянный революционэр! Надо же! В один ряд с Солженицыным! А до этого, позвольте осведомиться, где, по-вашему, стоял Сергей Довлатов? В каком ряду? А Солженицын велик по каким критериям? Нет, я не говорю, что не велик, я просто не понимаю: в каком аспекте Довлатов совершенно не дотягивает до величия Солженицына? Мне возразят: «Как можно их сравнивать?» Извините, но я-то как раз их бы и не сравнивал. Только дети могут задаваться вопросами: кто победит в схватке – бегемот или акула? Кто сильнее – крокодил или тигр? Им бы встретиться для начала. Да и схватки исход будет зависеть от того, где встреча и схватка произойдут.) Какие же основания имеют они для такого отношения к Рассказчику, на которого они глядят сверху вниз, с высоты своего раздутого до космических масштабов самомнения? Каковы причины для столь пренебрежительного тона?