«Не так, Гордон. Понимаете, мозг выдает сигнал “свистать всех наверх” только тогда, когда это реально необходимо, если ситуация требует, если иначе невозможно. У Гопкинса, даже когда возник пожар в комнате, где он спал, субличности остались изолированы, явилась только седьмая, которая когда-то участвовала в волонтерской пожарной команде, она и справилась с пламенем. Явление всех одиннадцати удалось получить только раз, когда мы создали ситуацию, настолько критическую для Гопкинса, что… Можно, я опущу подробности?»
«Вы полагаете, для меня такая ситуация возникнет только в момент пролета около Энигмы? А если на борту возникнет нештатная ситуация?»
«С любой просчитанной нештатной ситуацией может справиться профессионал. Не нужно присутствие астрофизика, чтобы разобраться с аварией системы кондиционирования. И навигатор в этом случае не нужен. На тренировке явилась субличность Чедвика, а вы даже не знали о том, что произошло, верно? Увидели только результат, когда Чедвик ушел, а вы проснулись».
Штраус был прав. То есть у меня не было аргументов, чтобы его опровергнуть. Но страх перед решающими минутами экспедиции, когда в моей голове зазвучат не только мои мысли, но одновременно – мысли Джека, Алекса, Амартии и Луи, – этот страх не прошел. Я не спорил с Штраусом, хотя, наверно, нужно было. Фобия, да. Страх, по сути, самого себя. Я подавил его.
До «встречи» с Энигмой осталось двадцать семь часов, и страх вернулся. Шестьсот тысяч километров. И мы – я говорю себе «мы», хотя думаю об Алексе, – по-прежнему почти ничего об Энигме не знаем. Поразительно. Алекс, судя по его репликам на камеру, записям в компьютере и переговорам с Хьюстоном, считает ситуацию штатной. Ему, конечно, виднее. То есть не виднее, а понятнее. Но мне все равно это представляется странным. Шестьсот тысяч километров до цели – и ни малейших признаков микролинзирования, ни малейших признаков излучения Хокинга, ни малейших признаков плазменного диска около Энигмы. Только сила тяжести невидимой и ничем себя больше не проявляющей черной дыры. Так и должно быть. Все штатно.
Чувствую тяжесть в мыслях. Голова будто свинцом наливается – в невесомости странное, хотя уже привычное, ощущение. Кто проснется сейчас? Наверно, Амартия, хотя никогда нельзя сказать точно. Возможно, Алекс – в последние дни он просыпается чаще других, это естественно. Глаза слипаются, но я успеваю оставить Алексу записку на экране компьютера: «Пусть тебе явится!»
Он поймет.
***
Мне давно кажется, что я вижу чужие сны. Чьи? Может, я ошибаюсь, но собственным ощущениям человек доверяет больше, чем логике и знанию. «Доверяет» – не значит, что готов пользоваться в реальной жизни. Много раз у меня возникало ощущение, будто Эйлис мне изменяет, и я даже подозревал – с кем. Знал, был уверен, что это не так, Эйлис никогда не давала повода ее подозревать, но я все равно доверял своим откуда-то взявшимся ощущениям. Из-за этого мы, бывало, ссорились, глупо и беспричинно, ссоры всегда заканчивались бурными и радостными примирениями, и Эйлис говорила, что мне просто необходимо выпускать пар, отвлекаться от работы, а ревность – прекрасная возможность для переключения, она, мол, понимает…
Ничего она не понимала. А я? Что понимал я?
Странное существо – человек. Даже если не видит чужих снов и не разделяет сознание с четырьмя прекрасными специалистами, которых видел раз в жизни и о присутствии которых знает лишь по результатам проделанной ими в его отсутствие работы.
Но сны я все-таки вижу чужие, и никто не убедит меня в обратном. В пятый уже или в шестой раз мне снится кошмар: я сижу на заднем сиденье то ли машины, то ли легкого самолета, мне хорошо, весело, папа с мамой ведут машину (самолет). Оба сразу? Да, мне так видится. Огромная черная ладонь возникает ниоткуда, сжимает нас в кулак, вокруг начинают сыпаться звезды, много, сыплются, обдают жаром, и я перестаю чувствовать тело, становлюсь духом, призраком, звезды съедают меня, как мухи – кусок тухлого мяса, как грифы – падаль… Я с воплем просыпаюсь – в тишине, передо мной экран компьютера, окруженный рядами указателей, чуть выше носовой обзорный иллюминатор, в нем яркие звезды, которые я сразу узнаю и возвращаюсь в мир. Я кричал? Проверяю звукозапись. Нет, все тихо. Кричал во сне, когда кто-то уходил, а я возвращался.
Чужой сон, и я подозревал – чей. До полета ничего подобного не происходило, а в полете – все чаще. Наверно, Алекс видел мои сны, Джек – сны Амартии. Или это выбросы памяти?