Как и поэты, уроженцы часа Феникса, Прокофьев обращался к тематике метаморфоз, подобным перерождению птицы Феникса. Одним из наиболее исполняемых его произведений стала мини-опера «Гадкий утенок» по мотивам сказки Андерсена. Прокофьев очень любил это произведение и не возражал, когда восхищенный его «Утенком» Горький предположил, что оно написано композитором про самого себя. Во многом метаморфоза самого Прокофьева напомнила гадкого утенка: он встретил 1914 год в России, будучи малоизвестным «самонадеянным юнцом», а через пару лет его уже называли в США многообещающим композитором, на пороге мировой славы.
Прокофьев там, где молодость.
С. Шлифштейн
Роль предтеч отводилась в истории редким людям. Им не у кого было учиться, а их поиск новизны наталкивался на сопротивление уходящего века. В 1932 г. Прокофьев делился с Мясковским: «По мере того, как увлекаешься в поисках новой мелодики и новой простоты, начинаешь не замечать, как далеко уплываешь от берега. Если при этом удается открыть новый язык, то это хорошо; если же впадаешь в сухость и в вычуру – тогда крышка» [письмо № 354].
Знаменательно, что Прокофьев сравнивал свои поиски в музыке с поисками морских путей. Порой его внутренняя инерция порождала двойственность увлеченного и грозного характера, подобного принцу Энрике Мореплавателю – уроженцу прошлого часа Феникса и зачинателю Эпохи Великих Географических Открытий. Некоторым биографам преданность Энрике новаторской идее казалась самобытностью, а другие видели в этом признаки его фанатизма или деспотизма. Оказалось, что девять наиболее характерных черт Энрике были присущи не только ему, но и известным поэтам, рожденным в часы Феникса [Левин, 2014]. Рассмотрим, как эти черты проявлялись в жизни Прокофьева.
1. Дихотомия Прокофьева на фоне раскола времен
В юношеских Дневниках Прокофьев сокрушался: «В моем собственном характере – потребность в свободе и независимости; есть в нем также и деспотизм» [т.1, 2002, с. 176]. Он досадовал: «я слишком самолюбив» [т.1, 2002, с. 111]; «я страшно обидчив; тогда моя любовь превращается в острую ненависть» [т.1, 2002, с. 164]. У него возникал вопрос: «Неужели у меня такой скверный характер, такая противная манера держать себя, что я всех от себя гоню?» [т.1, 2002, с. 101].
Внутренний раскол Прокофьева отражался и в отношении к нему окружающих. Он писал: «Не помню, по какому случаю я сказал, что одни люди восхищаются моими сочинениями, но считают меня пренеприятным человеком, другие же считают меня очень милым молодым человеком, но пишущим черт знает что» [т.1, 2002, с. 595].
Сложность быть первопроходцем порой приводила Прокофьева в отчаяние: «Когда я бываю в чем-нибудь убежден, я бываю сильным человеком и трезвым. Но это бывает, чем сильней, тем реже. Когда же на меня нападает сомнение, то Боже, как я слаб, как я беспомощен и как ужасно мое одиночество» [т.1, 2002, с. 275].
Друзья Прокофьева часто страдали от сложности его характера, отмечая его резкость, своенравность, высокомерие, холодность, самобытность. Родители его первой невесты Нины Мещерской считали его человеком «с железным и сумасбродным характером» [Вишневецкий, 2009, с. 120]. Его отношения с людьми, как и его музыкальные «Сарказмы», порой отличались жестким и безжалостным чувством юмора. В консерватории он однажды вонзился ногтями в руку сокурсника Лазаря Саминского. Тот был потрясен. Позднее, в воспоминаниях он характеризовал Прокофьева словами «стихийная сила, дикарский поток» [Вишневецкий, 2009, с. 47].
Личный секретарь композитора, Г. Горчаков, сетовал, что не поздоровиться могло каждому, кто случайно нарушал рабочую рутину композитора. В такие моменты любое вторжение внешнего мира, включая членов его семьи, «провоцировало сильную, иногда жестокую реакцию»: «Горе тому, кто осмелится побеспокоить его, приоткрыв дверь!» [Morrison, 2013, p. 137].
Емко описана противоречивость характера Прокофьева в воспоминаниях актрисы С. Бирман, которой приходилось сотрудничать с ним: «Но бывал он и грозен. Даже груб. <…> Властелин в искусстве, Прокофьев был преданнейшим слугой его и в служении своему призванию был бескомпромиссен» [1971, с 216].
Директор детского театра Н. Сац, с которой Прокофьев работал над созданием симфонической сказки «Петя и волк», подтверждала, что «предусмотреть его реакцию обычно было трудно: то неожиданно кроток, то еще более неожиданно строптив». Познакомившись с Прокофьевым ближе, она узнала, что у него бывают «резко континентальные характеры и настроения» [1984].