Глава 2
Рассказчица прокрутила сюжет на несколько месяцев вперед, ловко разделавшись с отдельными трудными местами. Теперь у пары, которая спаслась и вернулась в Эдемский сад, все хорошо, а вскоре вернется и их сын.
Я перескочила на несколько месяцев вперед, и этот акробатический номер, несомненно, не ускользнувший от внимания читателя, может, пожалуй, создать впечатление, что мне есть что скрывать:
Ибо что произошло, что на самом деле произошло после того, как мы вернулись домой из пустыни? Может создаться впечатление, что мы просто списали ту ночь и вернулись к нашему старому распорядку. Что мы закрыли прошлое и почти не говорили о нем. Что наши действия не имели последствий или что все последствия были благотворны.
Это невозможно, природа действует иначе: вы не можете так легко закрыть дверь в прошлое, так мне рассказ не закончить.
Молчание намекает на тайну, и если да, то какую? Неужели я о чем-то умалчиваю? Направляю глаза наблюдателя на катышки пыли, чтобы отвести их от чего-то другого? Я так не думаю, но, чтобы развеять сомнения, позвольте мне продолжить историю с того места, где я остановилась:
Мы вернулись домой. Одед, сильно вспотевший, первым пошел в душ, я после него. Пока он мылся, я приготовила чай со льдом. Мы быстро опустошили кувшин, и я приготовила еще один на случай, если кто-нибудь из нас ночью захочет пить, а тем временем мы немного поговорили о почти обыденных вещах: «Ты завтра идешь в офис?» «Справишься тут одна? Что ты будешь делать весь день?»
Холодильник громко урчал, и Одед толкнул его, чтобы заткнуть, как он иногда делает. Мы решили, что постараемся уснуть.
Одед уверял, что спал как убитый, мне же приснился удивительный сон, подробностей которого я утром не помнила: он был полон ярких красок и сладости, и благоухал розовой водой. Это был первый из восточных снов, приснившихся мне в последующие недели: сны, струящиеся шелками и скользящие блестящей парчой. Открывая глаза, я улыбалась в изумлении, чуть растерянно вспоминая щекотку, как от павлиньих перьев. От этих фантастических путешествий не оставалось реальных картин, но их чарующая ворожба постепенно пропитывала меня, обволакивая, укутывая и успокаивая.
К утру жара спала. Днём Одед вернулся с работы раньше обычного, когда я пропалывала заросший сад. При этом я ежечасно заходила в дом проверить новостные сайты в интернете, но никаких важных для нас сообщений не было.
По пути домой Одед зашел в видеомагазин и принес два триллера, которые мы посмотрели не отрываясь.
— У меня до сих пор в голове не укладывается, каким чудовищем он был, это просто непостижимо, — сказал он мне между фильмами, и мне сперва показалось, что он имеет в виду главного злодея, которого мы видели на экране. — Как много слов у него было. Думаешь, вся эта интеллектуальность была лишь ширмой, или он действительно верил?..
Я предостерегающе приложила палец ко рту.
— Вот только этого не надо.
— Чего?
— Пытаться понять. Даже не пытайся проникнуть в его голову, и не спрашивай, что это было. Ничего не было. Ты спас меня от того, что было, а теперь ничего нет.
И мы посмотрели еще один фильм. А в ближайшие дни много других.
В первые дни нашего возвращения я поймала себя на том, что с опаской поглядываю на мужа, желая убедиться, что он по-всегдашнему делает свою работу, соблюдает график, достаточно спит и ест с нормальным аппетитом то, что я готовлю. Я не сомневалась, что он меня не подведет и не разочарует, и все равно не могла перестать следить за ним — но тайком, чтобы он не почувствовал, что он — под наблюдением. Когда он засыпал, я рассматривала его лицо, пытаясь угадать его сны и высматривая признаки беспокойства. Его лицо было спокойным, сон был непрерывным, он рано вставал, как прежде. Утром сквозь сон я слышала, как он возится на кухне, выходит в сад и после этого — тишина, которая возвращала меня в мои сны. Но через несколько дней и череды снов я догадалась, что он оставался в саду, перестав выходить на утреннюю пробежку. Когда я это поняла, я встала с постели, вышла на воздух нового дня и спросила его, почему.
Склонившись вперед в кресле, Одед оперся подбородком на большой палец и потер бровь кончиком указательного.
— Дело вот в чем: бег опустошает голову, такова физиология. При интенсивных физических упражнениях ты не можешь толком думать. Часто это бывает полезно. Но для меня на данный момент не думать было бы все равно, что убегать.
Я лизнула палец и пригладила его непослушные брови, но его рука поднялась, чтобы снова их растрепать. Он казался раздраженным, и почему-то было видно, что его раздражение направлено не на меня, а на него самого.