— Может, и не жаль вовсе. Мы с Элинор все-таки пошли послушать его лекцию, и мы оба почувствовали, что он не тот человек, с которым мы хотели бы иметь какие-либо отношения.
— И почему же, позвольте узнать? — спросил Менахем.
— Он был отвратителен. Все это было не чем иным, как саморекламой. Он даже не приблизился к пониманию своей ошибки.
Привыкшие относиться к щекотливой теме «семьи Элинор» с осторожностью и шокированные редкой бестактностью их сына, свекры замяли тему, и разговор зашел о других участниках конференции, серьезных и интересных людях, которые пришли на ужин.
Понятия не имею, когда нелюдь был официально признан пропавшим без вести. Возможно, когда он должен был выписываться из отеля «Хайат».
Вероятно, у него были и другие встречи, на которые он не явился: беседы того или иного рода с людьми, которые считали его «смелым интеллектуалом», кофе с журналистом, пишущим о конференции, совещания с другими лекторами; возможно, его сын приехал в Иерусалим, чтобы оставить записку в Стене Плача, и воспользовался случаем, чтобы попытаться связаться со своим родителем. Возможно, возвращаясь от Стены, он побывал в гостинице и оставил там письмо. В любом случае, Первое лицо не было настолько важным, чтобы кто-то серьезно искал его. Сообщения, вроде того, что оставила ему секретарша Одеда, предположительно скапливались на стойке регистрации отеля, в ячейке, где не было ключа от комнаты; но адресата уже не было. Он испарился.
Алиса когда-то исследовала судьбу записок, выпавших из Стены, и в одной из своих первых экспедиций сопровождала мешки с этими выпавшими записками к месту достойного захоронения на Елеонской горе. В моем компьютере нет и следа этой колонки, но люди ее читали, а я до сих пор помню. И вот, вкратце, этот рассказ:
Пока она наблюдает за захоронением мешков, прямо к Алисе подлетает выцветшая записка, и когда она осмеливается открыть ее, она обнаруживает письмо от девочки, больной раком. Сама не зная зачем, она кладет украшенный тетрадный листок в карман, и только на обратном пути с кладбища внутренний голос говорит ей вернуть в Стену потерянное желание. Та, что приземлилась в нашем городе в поисках света пустыни, всегда следует своему внутреннему голосу. И она делает это и в этот раз. И когда солнце садится, и Алиса встает на цыпочки, чтобы дотянуться до щели, в которую можно вставить письмо, к ней подходит маленькая девочка и предлагает положить записку в одну из относительно пустых щелей внизу. Девочка говорит, что она сделала это со своей запиской минуту назад, и добавляет, что пришла поблагодарить Бога за то, что он излечил ее от лейкемии. Ровно неделю назад она закончила курс лечения.
При всей ее склонности к постоянной восторженности, даже Алиса понимает, что ей никогда не узнать, была ли маленькая девочка, с которой она столкнулась у Стены Плача, той самой, чья молитва взлетела в воздух рядом с захоронением. Может быть, были две больные девочки, — размышляет она в конце рассказа, — а может быть, и только одна. Но если их было действительно две, то нам остается только желать, чтобы эта чудесная встреча была знаком из космоса, космическим свидетельством того, что они обе исцелились.
Вот бы у этой прозрачной сказки был другой автор! Но ее написала я, написала, не имея ни малейшего представления, о чем и о ком я пишу. Это было так натянуто и притворно, что в пятницу, когда вышла газета, даже Менахем воздержался от звонка мне, чтобы поделиться своей реакцией, но я была тогда настолько тупа, что не удивилась его молчанию. Была ли я прозрачна для него? Или, может быть, Рэйчел прочитала меня между строк? Думаю, нет, хотелось бы верить, что нет, да и в любом случае это уже не важно. Не важно, нет, только тревожно. Две больные девочки, написала я. Лишь бы они поправились, написала я. Незаметно я инсценировала этот блеф. Это было неосознанное притворство, потому что я была такой, и меня это ничуть не беспокоило. И в течение многих лет большую часть своего времени мне определенно нравилось бродить по городу с косичками.
Позже уделю этому внимание. Я должна это сделать, невозможно об этом не думать. Я потом, конечно, обязательно уделю этому внимание, много внимания — но не сейчас, не в эту минуту, когда на повестке дня совсем другое и когда есть другая правда, о которой я должна сказать:
Записки, выпавшие из Стены, действительно хоронят с уважением, как я и писала, в то время как записки с сообщениями, оставленные гостями отеля, выбрасываются в мусорное ведро.