На этот раз клинок приблизился к лицу Чхве. Убийца снова спрашивал, где прячется его сын. Враги хотели с корнем вырвать все ростки, которые могли стать сорняками в будущем. Чхве ничего не ответил, он продолжал молча смотреть в лицо мальчишки. Тот был весь в мать, ему досталась ее миловидная внешность. Чхве это было неприятно, и он запрещал мальчишке показываться кому-либо на глаза или даже издавать звуки. Теперь он думал об этом, и самому становилось смешно. Ведь именно поэтому теперь юнец так хорошо спрятался, затаив дыхание.
Вдруг в душе Чхве всколыхнулись сомнения. Сможет ли этот мальчишка, никогда не знавший родительской ласки, когда-нибудь познать человеческую любовь? Зачем ему вообще такая жизнь? Однако чумазый паренек изо всех сил зажимал себе рот руками, чтобы не проронить ни звука.
Чхве захотелось спросить у него: «Ты что, такой жизни хочешь? Даже если в ней нет ни капли тепла? В конце концов все мы станем пеплом и исчезнем… Так зачем? Почему ты так сильно хочешь жить?»
Глядя прямо в широко распахнутые глаза мальчика, Чхве наконец произнес:
– У меня нет сына.
Веки мальчика задрожали. Не успел Чхве договорить, как меч опустился на его шею. Он был предан своей стране и верен своей чести до самого конца. Отрубленная голова с открытыми глазами покатилась по земле и остановилась в конце двора, прямо перед лицом мальчика. Тот увидел перед собой пустые глаза отца и потерял сознание.
Спустя несколько часов мальчик очнулся. Кошмарная ночь закончилась, и на дворе стоял ясный день. Мертвые тела и отрубленная голова отца исчезли. Но в доме все еще слышались шаги неизвестных. Мальчик понял, что еще не время вылезать из укрытия. Немного поколебавшись, он лег на спину и растянулся на земле.
Воздух был сырым. От почвы под спиной исходило еле заметное тепло. В ноздри проникал едкий запах гниющих листьев. Мальчику казалось, что по его телу бесконечно ползают какие-то маленькие насекомые. Он расслабил руки и ноги, закрыл глаза. Лежать так оказалось до странности удобно. Наверное, это похоже на ощущение, когда лежишь в гробу. Граница между мирами живых и мертвых. Пространство, доступное душам, покинувшим тело.
Лежа под настилом, мальчик задумался о будущем. До сих пор он бесправно жил в крыле для слуг. Отца он видел от силы раз в год. Но зато слуги исправно кормили его трижды в день. Мальчику этого было довольно. Он не мечтал о любви и принятии. На духовный голод можно просто закрыть глаза и притвориться, что не чувствуешь его, но с голодом обычным такое не пройдет: это уже вопрос выживания. Разумеется, еда для мальчика была важнее.
Но вот и его пропитание, не говоря уже о шансе признания, в одночасье превратилось в прах. Мальчик задумался: неужели ему теперь придется самому пахать землю? Хотя, возможно, его убьют в то же мгновение, как он вылезет из-под настила. Прощаться с жизнью в тринадцать лет, кажется, еще рановато. «Но с другой стороны, – подумал мальчик, – продолжать жить может оказаться намного хуже».
Как быть дальше, он не знал. Мальчик вдруг вспомнил мертвые глаза отца. Ему стало интересно, почувствовал ли тот свою смерть. Отец ничего не боялся и все знал об этом мире. И все же погиб в одночасье. Должно быть, и впрямь существует то, с чем человеку не под силу бороться. Это, кажется, называют судьбой.
Такая сила есть в этом мире. Преграда, которая не позволяет изменить результат неверного выбора, которая не дает получить желаемое, как бы отчаянно ты этого ни хотел. Именно поэтому мальчику приходилось жить в тени, поэтому отца постигла такая жалкая участь. Если думать о судьбе с такой стороны, то даже злости не возникает.
И все же мальчик не мог забыть последние слова отца. Он до самой смерти отрицал существование сына. Возможно, таким образом отец пытался сохранить ему жизнь. Но эти слова еще сильнее подстегнули духовную жажду мальчика. Как будто родитель, стоя перед умирающим от голода ребенком, выбросил последний кусок мяса в реку. При мысли об отце мальчик почувствовал, как в груди поднимается горячая волна, и тут же зажмурился.
Вдруг кто-то зашептал ему на ухо. Мальчик впервые слышал эти незнакомые голоса. Поначалу звучал шепот, похожий на тихий свист. Но вскоре несколько голосов объединились в нестройный хор. Все они казались либо слишком высокими, либо слишком низкими. Временами к шепоту примешивались то смех, то рыдания – и разобрать слова становилось еще труднее.