Выбрать главу

Римомъ, въ то хмурое время, трудно было наслаждаться такъ, какъ бы вы желали. Одно, что не обмануло и привлекало много разъ въ Ватиканъ и Капитолій, это — скульптура. Она какъ бы дополняла то, что навѣвали на васъ руины, говорившія о многовѣковомъ величіи. Ею можно было упиваться, забывая все остальное, отводить на ней душу за всѣ недочеты и пробѣлы того Рима, о какомъ вы мечтали.

Послѣдняя глава романа «Солидныя добродѣтели» была дописана въ сыроватой и темноватой комнатѣ отеля Минерва. Потянуло подъ болѣе чистое небо, въ тепло и блескъ Неаполитанскаго залива. Захотѣлось иной природы.

Неаполь взялъ у меня недѣлю. Но и тамъ бушевали стихіи. Въ первую же ночь, — въ отелѣ на набережной, — буря выперла двери балкона въ передней комнатѣ моего помѣщенія, и холодный, мокрый вихрь ворвался въ спальню. Поѣздка на пароходѣ въ Искію, въ Капри не манила, но Везувій и Помпея, уличная жизнь на Толедо и чудный видъ сверху на городъ, скульптура, музей, Санта-Лючія — все это было доступно и въ плоховатую погоду.

И тутъ же первая встрѣча съ русскими изъ Тамбова. Двѣ четы жуировъ, надоѣдливыхъ и пошловатыхъ. Мужья бѣгали, тайно отъ женъ, по всѣмъ притонамъ. Жены были едва ли еще не противнѣе мужей, съ своею безвкусною и трескучею болтовней, охами и ахами.

Послѣ Рима Неаполь всегда тѣшитъ своими красками, движеніемъ, напряженностью южнаго темперамента, вѣчно кишащимъ муравейникомъ. Точно вы попадаете изъ скита на яркое торжище. Нѣтъ такихъ руинъ, нѣтъ такой величавой исторіи, нѣтъ на каждомъ шагу памятниковъ творчества, неизмѣримо меньше собрано въ музеяхъ. Но есть не только народный бытъ настоящей минуты, жизнь крупнаго центра, полнаго суеты и живописной мизерной оборванности, — есть, въ двухъ шагахъ, на улицахъ Помпеи и нѣчто, чего Римъ уже не можетъ дать. Вы переживаете воображеніемъ весь обиходъ античнаго города, который былъ такъ же полонъ красокъ, звуковъ, шума и гама, какъ и теперешній Неаполь, хоть и въ меньшихъ размѣрахъ.

И черезъ нѣсколько дней, опять изъ Рима (на обратномъ пути черезъ Чивитта-Веккію) — все такого же хмураго и сырого, — я попалъ уже совсѣмъ на сѣверъ. Мой объѣздъ остальныхъ выдающихся городовъ начался съ Турина, гдѣ лежалъ снѣгъ и въ комнатахъ приходилось зябнуть не хуже, чѣмъ, бывало, въ Парижѣ, въ самыя суровыя зимы. Столица Пьемонта смотрѣла такъ, какъ ей полагалось: благоустроенная, совсѣмъ новѣйшая, парадная и дѣловая, созданная расой, которой суждено было объединить Италію.

Миланъ опять оживилъ, но далеко не такъ, какъ Неаполь. И тутъ хозяйничала зима. Въ типѣ населенія, въ уличной суетѣ чувствовалась и другая раса, и совсѣмъ иной характеръ интересовъ. Богатый, промышленный городъ, въ плоской мѣстности, заново точно обстроенный, съ сѣрымъ небомъ и туманнымъ воздухомъ. Соборъ своей глыбой узорчатаго мрамора и стилемъ болѣе изнѣженной готики выступалъ неожиданнымъ сюрпризомъ на фонѣ прозаическаго города, даже для каждаго, кто зналъ его по рисункамъ и фотографіямъ. А тамъ, гдѣ-то въ трапезѣ упраздненнаго монастыря, на облупленной стѣнѣ, еще сохранилась фреска Тайной Вечери — Леонардо-да-Винчи, и туда бѣжалъ каждый туристъ, прежде чѣмъ попадалъ въ музей Бреры.

Галлерея Виктора-Эммануила только еще строилась. Сосѣднее корсо и площадь передъ соборомъ были оживленнѣе, чѣмъ теперь, послѣ того, какъ весь Миланъ сталъ стекаться къ этой галлереѣ. Въ театрахъ, — и плохонькихъ, и получше, — чувствовалась привычка къ зрѣлищамъ, большая литературность и вкусъ. Въ одномъ нзъ маленькихъ театровъ показали мнѣ впервые молоденькую принцессу Маргариту, теперешнюю королеву. Ея мужъ командовалъ тогда отдѣльною частью въ Ломбардо-Венеціи. Его я видалъ въ Венеціи, въ театрѣ Фениче, а короля уже во Флоренціи, двумя годами, позднѣе. Молодую чету любили во вновь освобожденныхъ провинціяхъ.

И Миланъ, и Венеція переживали еще медовый мѣсяцъ національной независимости, особенно Венеція, всего четыре года передъ тѣмъ стряхнувшая съ себя австрійскій гнетъ.

Какъ смѣшно и даже дико видѣть теперешнее чувство итальянцевъ къ нѣмцамъ. Давно ли это было? Какихъ-нибудь 25–30 лѣтъ. Крикъ: «morte ai tedesehi» [1] — только что замолкъ, но его вибрація еще не улеглась въ груди каждаго патріота.

Слѣдами австрійскаго хозяйничанья была еще полна Венеція въ 1870 г., да и теперь не освободилась отъ культурнаго захвата нѣмцевъ.

Насладиться ею вполнѣ опять-таки не удалось въ началѣ января, въ туманную и дождливую погоду. Но хмурый колоритъ неба и каналовъ, въ тѣ дни, какіе я провелъ въ Венеціи, придавали ей особую прелесть вымиранья, накладывалъ налетъ грусти, быть можетъ еще болѣе своеобразный, чѣмъ блескъ и роскошь солнечнаго освѣщенія въ другіе разы, когда мнѣ приводилось заѣзжать въ нее. Тѣмъ разительнѣе, по сочности красокъ и смѣлости рисунка, выступали Тиціаны, Тинторетто и Павлы Веронезы изъ потемнѣвшихъ золотыхъ рамъ и говорили про минувшую рьяную эпоху республики, такъ долго умиравшей среди своихъ великолѣпій.

вернуться

1

Смерть немцам