Чтобы судить сколько-нибудь вѣрно о томъ, какъ голова римскаго простолюдина, создавшаго «romanesco», всегда играла — надо ознакомиться съ сонетами Белли. Жаргонъ, на какомъ эти стихи всѣ написаны, нажегся труднымъ только съ перваго раза. Грамматика остается общеитальянская, съ нѣкоторыми вольностями произношенія и окончаній. Главная трудность — обиліе бытовыхъ словъ, существующихъ въ «romanesco», какъ настоящая его приправа.
И вотъ въ этомъ-то языкѣ, прибауткахъ, остротахъ, окладѣ юмора и саркастическомъ настроеніи и сказывается одаренность расы, тотъ особый воздухъ Рима, который перерабатываетъ по-своему всякаго пришельца. Въ два-три поколѣнія онъ уже римлянинъ и говорятъ на діалектѣ. До сихъ поръ молодые люди, чтобы показать, что они уроженцы вѣчнаго города, болтаютъ между собою на романеске, хотя они учились въ лицеяхъ (гимназіяхъ), университетѣ, и родители ихъ — богатые буржуа, чиновники, даже дворяне. Это — особый шикъ и какъ бы почетное отличіе, какого нигдѣ, въ остальныхъ столицахъ Европы, нѣтъ, кромѣ развѣ Вѣны, гдѣ и эрцъ-герцоги, случается, говорятъ нарочно вѣнскимъ народнымъ нарѣчіемъ.
Со временъ республики и имперіи идетъ слава плебса по части сатиры и ядовитаго юмора. Въ папское время, до конца XVIII вѣка, римскій Pasquino не переставалъ быть собирательнымъ выразителемъ римскаго язвительнаго ума. Такъ, какъ извѣстно, прозвали обломокъ античнаго торса, стоявшій на углу перекрестка, около Piazza Navona. На немъ, по утрамъ, появлялись памфлеты. И Пасквино (объясненіе этого имени до сихъ поръ занимаетъ археологовъ) отвѣчалъ Marforio: такъ звали фигуру какой-то рѣки (Дуная или Рейна), въ видѣ водяного бога. Теперь это скульптурное изображеніе — въ нижнемъ этажѣ Капитолійскаго музея.
Пасквино пріобрѣлъ всесвѣтную славу. Его эпиграммы на протяженіи цѣлаго вѣка и больше освѣщали отблескомъ настоящей народной правды сладости папскаго режима. Когда Римъ сталъ республикой, Пасквино говорилъ гораздо меньше. Но и изъ той эпохи сохранилось въ народной памяти много остротъ, въ томъ числѣ такая: въ театрѣ давали республиканское торжественное представленіе; двѣ гипсовыя статуи изображали французскую и римскую республики. Подъ первой была надпись: Magna mater, подъ второй — Filia grata. Трастеверпнецъ произноситъ mangia (ѣстъ) какъ magna (манья). И сейчасъ пущенъ отвѣтъ одного римлянина другому на вопросъ, что это значитъ: Mangia la madré, la figlia si gratta (мать ѣстъ, а дочь почесывается).
И при папахъ Григоріи XVI и Піи IX Пасквино еще дѣйствовалъ; но теперь на торсѣ неизвѣстнаго бога или героя (кто говоритъ Геркулеса, кто Аполлона) уже не появляется бумажекъ со строчками сатирическихъ стиховъ. Простонародье, конечно, менѣе участвовало въ этомъ обличительномъ стихотворствѣ, чѣмъ другіе классы. Но въ немъ не умирало сатирическое настроеніе и теперь еще на каждомъ шагу даетъ себя знать. Всего безпощаднѣе римскій уличный плебсъ ко всякаго рода безвкуснымъ претензіямъ; каждый оборванецъ, если вы скажете ему противъ шерсти, сейчасъ же найдется отвѣтить вамъ ѣдко и забавно. Даже нищенки-дѣвчонки и мальчишки острятъ и отвѣчаютъ вамъ «въ контру», какъ говоритъ нашъ простой народъ въ городахъ.
Кто любитъ народныя поговорки и прибаутки, найдетъ ихъ цѣлый коробъ у римлянъ разныхъ урочищъ и въ Трастевере, и въ другихъ мѣстностяхъ. И многіе изъ этихъ выводовъ народной мудрости показываютъ, что римлянинъ никогда нѣжно не относился къ своей прекрасной половинѣ, хотя и часто обуреваемъ влеченіемъ къ женскому полу. Вотъ вамъ на выборъ нѣсколько поговорокъ, которыя ъы услышите часта въ Римѣ и его пригородахъ — и всѣ противъ женщинъ:
«Le donne non danno altro in dono ch’il danno» [80] (игра словъ: danno — даютъ и danno — ущербъ, зло).
Или:
«Tre cose imbrantanno la casa: galline, cani, donne». [81]
Или еще:
«Femina, vino e cavallo, mercanzia di faite» [82] («проховый товаръ», какъ говоритъ нашъ народъ).
И вотъ этотъ плебсъ, считающій себя коренными римлянами, живетъ, изъ года въ годъ, пробавляясь все тѣми же дѣлишками, торговлишкой, попрошайствомъ, а также и черной работой всякаго рода, ничему не удивляясь, ожидая все чего-то въ будущемъ, равнодушный къ политикѣ и къ тому, кто имъ правитъ, но мнящій себя равнымъ кому угодно, хотя онъ и оборванъ, и грязенъ, и невѣжественъ, и пріученъ къ нищенству. Настоящаго чувства достоинства трудового и стойкаго парода онъ не можетъ имѣть; но горделивости, задора и язвительныхъ остротъ у него всегда будетъ довольно. Онъ вѣками привыкъ смотрѣть на круглый годъ, какъ на чередованіе разныхъ дешевыхъ и даровыхъ зрѣлищъ и праздниковъ. Придетъ новый годъ, будетъ Befand, съ разными службами въ церквахъ, съ выставкой вертеповъ. Карнавала теперь нѣтъ, но онъ всетаки рядится и ходитъ по остеріямъ и пьетъ свое «vino di Castelli». А постомъ заходитъ послушать проповѣди. Въ день св. Іосифа будетъ ѣсть особый папушникъ — испеченный на постномъ маслѣ, то, что у насъ называется «кокурки». На святой, въ папское время, были церковныя зрѣдища и иллюминація; да и теперь они есть, хотя и не такія нарядныя. Подойдетъ лѣто, онъ будетъ ходить за разныя городскія ворота, сидѣть по кабачкамъ и пить свое винцо. На Piazza Navona еще недавно выпускали воду и можно было кататься на лодкахъ. Подоспѣваютъ всякіе ягоды, плоды, въ особенности арбузы. А тамъ глядишь и поминанье покойниковъ на кладбищѣ Campo Vesano за Porta S. Lorenzo, а раньше такой же кутежъ на Monte Testaccio. Придетъ Рождество и покажутся на улицахъ пифферари. И круглый годъ онъ играетъ въ карты, въ отгадку на пальцахъ (тога) и въ шары (Ьоссіе).