Теперешній директоръ — извѣстный скульпторъ Гильомъ — находился уже въ началѣ семидесятыхъ годовъ во главѣ парижской художественной школы. Онъ тогда сразу оцѣнилъ нашего Антокольскаго и, какъ членъ института, стоялъ за его избраніе, сначала въ члены-корреспонденты, а потомъ и въ «associé» — званіе, дающее право носить мундиръ академика.
Къ Гильому у меня были два письма изъ Парижа — отъ члена французской академіи и отъ профессора Сорбонны. Долго я справлялся на виллѣ Медичи — не вернулся ли директоръ изъ Парижа? Онъ пріѣхалъ недѣли на двѣ, на три и опять уѣхалъ въ Парижъ, гдѣ болѣзнь и задержала его до весны. Въ тотъ короткій промежутокъ, когда онъ возвращался изъ Парижа — мнѣ удалось захватить его. Онъ уже очень пожилой человѣкъ, лѣтъ подъ восемьдесятъ, смотритъ скорѣе профессоромъ или должностнымъ лицомъ, высокій, сѣдой какъ лунь, сухой въ лицѣ и станѣ, вѣжливо сдержанный въ своемъ обхожденіи. Онъ живетъ одинъ и принимаетъ въ парадныхъ покояхъ бельэтажа, гдѣ въ одной изъ гостиныхъ стѣны обтянуты старинными гобеленами. Директоръ виллы Медичи, конечно, убѣжденный сторонникъ традиціи, по которой ученики консерваторіи и Ecole des Beaux-Arts, получившіе медали, дѣлаются «prix de Rome» и ихъ отправляютъ на казенный счетъ, кого на два, кого на четыре года, въ Римъ; они поселяются въ даровыхъ комнатахъ академіи и платятъ только за свой коштъ изъ того содержанія, какое получаютъ отъ казны.
Какъ авторъ извѣстной книги о Микель Анджело — теперешній директоръ не можегь не стоять за «grand art» и, какъ скульпторъ, онъ не можетъ не считать Рима богатѣйшимъ хранилищемъ самыхъ высокихъ произведеній ваянія. Но онъ и не для однихъ скульпторовъ считаетъ пребываніе въ Римѣ въ высокой степени полезнымъ. На эту тему онъ говорилъ со мною въ очень убѣжденномъ тонѣ, приводя всѣ аргументы въ защиту учрежденія «prix de Rome».
Въ Парижѣ давно уже раздаются, и въ прессѣ, и среди артистовъ, голоса противъ этого обычая: непремѣнно отправлять всѣхъ пансіонеровъ художественной школы и музыкальной консерваторіи въ Римъ, даже и музыкантовъ, которымъ въ этомъ городѣ, гдѣ музыка вовсе не процвѣтаетъ — нечему учиться. Да и про живописцевъ давно говорятъ, что обязательное житье въ Римѣ гораздо менѣе развиваетъ въ нихъ оригинальность, чѣмъ усиленная работа въ Парижѣ, что римская академія слишкомъ долго вліяла на вкусы и направленіе пансіонеровъ, пріучала ихъ къ «казенщинѣ» — какъ выражаются у насъ, къ академизму, къ условности пріемовъ.
Съ такими протестами Гильомъ, разумѣется, не согласенъ. Онъ находитъ, что не только художникамъ, въ тѣсномъ смыслѣ, но и музыкантамъ жизнь въ Римѣ, въ обществѣ товарищей, работающихъ по другимъ спеціальностямъ, на полной свободѣ, съ отсутствіемъ заботъ о заработкѣ, въ воздухѣ высокаго творчества, съ поѣздками въ города Германіи, куда они непремѣнно отправляются, ни съ чѣмъ несравнимое преимущество и право того, кто зовется «un prix de Rome». И онъ указываетъ на всѣхъ композиторовъ, продавившихъ французскую музыку, бывшихъ пансіонеровъ виллы Медичи, отъ Берліоза и до новѣйшихъ музыкантовъ, создателей парижской школы.
Спорить я не сталъ со старцемъ. Со многими изъ его доводовъ трудно не согласиться. Цѣль моего визита къ нему была — возможность ознакомиться съ бытомъ молодежи, находящейся подъ его надзоромъ. Еще до его пріѣзда, я обращался къ секретарю, который завѣдуетъ и библіотекой академіи, занимающей прекрасную залу. Отъ него и отъ самого директора я получилъ нѣкоторыя свѣдѣнія о порядкахъ виллы; но г. Гильомъ вскорѣ уѣхалъ; а пока оставался въ Римѣ, не приглашалъ меня обойти мастерскія пансіонеровъ и ихъ общія комнаты, гдѣ они обѣдаютъ вмѣстѣ и проводятъ вечера.
Мнѣ только отчасти удалось это, но уже къ концу сезона, черезъ французовъ, которыхъ присылаютъ сюда, въ Ecole de Rome, для работъ по исторіи и археологіи. Одинъ изъ нихъ водилъ меня къ своимъ пріятелямъ на Впллѣ Медичи, къ одному живописцу и къ одному архитектору.
Сначала я думалъ попасть къ этимъ «prix de Rome» черезъ иностранныхъ художниковъ и, прежде всего, черезъ русскихъ. Но несмотря на пресловутую «alliance franco-russe», никто изъ нашихъ не могъ быть моимъ чичероне.
Русскіе художники совсѣмъ не бываютъ на Виллѣ Медичи. Всѣ они говорили мнѣ,что французскіе «prix de Rome», даже близкіе имъ по своей спеціальности, нигдѣ съ ними не встрѣчаются, въ тѣ кафе, гдѣ они бываютъ, совсѣмъ не ходятъ и проводятъ все время въ своемъ «общежитіи», днемъ въ мастерскихъ, за ѣдой — въ столовой, вечеромъ — въ общей комнатѣ, гдѣ они курятъ, играютъ въ домино, бесѣдуютъ, иногда музицируютъ.
Ничего не было бы удивительнаго, если бы французскіе пансіонеры виллы Медичи не якшались совсѣмъ съ нѣмцами и даже съ англичанами. Но гдѣ же тѣ русскія симпатіи, о которыхъ кричатъ наши «друзья»? Не видѣлъ я ихъ и со стороны русскихъ. Если имъ вѣрить, то съ французскими живописцами и вообще съ молодыми артистами, живущими на казенный счетъ въ Римѣ — не легко сходиться, что они держатся въ сторонѣ, крайне самолюбивы, никѣмъ и ничѣмъ внѣ своего кружка не интересуются. То же слыхалъ я о нихъ и отъ другихъ иностранцевъ.