Но чтобы говорить объ этомъ, надо было самому, еще разъ, пройти не спѣша, по крайней мѣрѣ въ теченіе цѣлаго римскаго сезона, черезъ настроенія, думы, образы, черезъ какіе могли проходить и тѣ русскіе, во всемъ, что въ Римѣ до сихъ поръ осталось стародавняго, исконнаго — и въ людяхъ, и въ природѣ, и въ памятникахъ.
Задача расширялась и стала сильно подмывать меня. Я вернулся съ нею въ Петербургъ еще на цѣлую зиму и тамъ началъ дѣлать развѣдки о тѣхъ, кто живалъ въ Римѣ и писалъ о немъ. Нѣкоторыхъ стариковъ мнѣ удалось еще захватить въ живыхъ. Одинъ изъ нихъ, À. Н. Майковъ, вдохновлявшійся Римомъ, какъ поэтъ, еще съ начала сороковыхъ годовъ, умеръ вскорѣ послѣ бесѣды со мною. Другіе два его сверстника, Д. В. Григоровичъ и Я. П. Полонскій — теперь и онъ покойникъ! — также прошли черезъ римскія впечатлѣнія, но гораздо меньше. Нашелъ я и П. М. Ковалевскаго, свѣжо помнившаго цѣлый четырехлѣтній періодъ своего житья въ Римѣ, съ зимы 1853 — 54 годовъ, и всѣхъ тѣхъ, кого онъ тамъ знавалъ изъ русскихъ, отъ художника А. Иванова до такихъ писателей, какъ Тургеневъ, Некрасовъ, Фетъ.
Обозрѣвать все, что о Римѣ или итальянскомъ искусствѣ писали у насъ художники, и какъ они жили въ Римѣ — хотя бы со времени Гоголя, т.-е. за шестьдесятъ лѣтъ, — не входитъ въ мой замыселъ. Я ограничивалъ задачу, главнымъ образомъ, русской пишущей интеллигенціей и тѣми изъ художниковъ, кто печаталъ что-нибудь о Римѣ, оставилъ мемуары, статьи и замѣтки.
Но это составитъ особую, вторую половину моего труда. Въ первую должно войти проведенное черезъ мое писательское «я» то, что русскіе, уже бывшіе въ Римѣ и попадающіе въ него теперь, могли и могутъ еще переживать. Я не хочу ограничиваться чисто-личными впечатлѣніями и замѣтками, а желалъ бы предста вить читателю нѣчто вродѣ собирательныхъ итоговъ, въ какихъ всякій русскій средняго образованія въ состояніи былъ бы участвовать. Мнѣ захотѣлось, когда я рѣшилъ новую поѣздку въ Римъ, во всѣхъ прогулкахъ, знакомствахъ, изученіяхъ, даже мимолетныхъ замѣткахъ всегда имѣть въ виду и «собирательную психію» моихъ соотечественниковъ. И то, что я на первыхъ порахъ успѣлъ собрать, перечесть и опросить въ Петербургѣ, служило подготовкой и къ первой половинѣ моей задачи. Я разузнавалъ тогда еще о тѣхъ русскихъ, какихъ я найду въ Римѣ, доставалъ письма къ нимъ, а позднѣе — къ иностранцамъ, и римлянамъ изъ Парижа, Флоренціи, Неаполя, отовсюду, откуда могъ, къ такимъ жителямъ Рима, которые могли мнѣ быть полезными.
Въ концѣ лѣта 1897 года изъ Баденъ-Бадена я двинулся — въ который разъ не помню — на С.-Готтардъ, прожилъ во Флоренціи весь сентябрь и ровно перваго октября, по нашему стилю, выѣхалъ въ Римъ, — болѣе десяти лѣтъ послѣ той ночи, когда я, по пути изъ Неаполя, остановился въ отелѣ, и внезапный припадокъ лихорадки зловѣще напомнилъ мнѣ о маляріи 1874 года, которой страдалъ не одинъ годъ.
Романъ Золя, вызвавшій охоту заново пожить въ Римѣ, не давалъ мнѣ самому желанія сдѣлать Римъ исключительнымъ сюжетомъ цѣлаго беллетристическаго произведенія. Не знаю почему, еще до переѣзда моего въ Италію, пошли слухи, что я сбираюсь писать романъ изъ римской жизни. Вѣстовщики мелкой прессы оповѣстили это. И позднѣе, въ теченіе всей зимы 1897—98 г., та же молва упорно держалась. Безпрестанно встрѣчаясь съ русскими и съ иностранцами, уже въ самомъ Римѣ, я долженъ былъ увѣрять, что вовсе не за тѣмъ пріѣхалъ въ Римъ, чтобы писать романъ. Въ Ватиканѣ такія увѣренія были особенно нужны. Тамъ, по выходѣ въ печать книги Золя, стали тревожнѣе относиться къ писателямъ, и всего больше къ романистамъ.
Мнѣ кажется, что всецѣло воспроизводить въ романѣ жизнь такого города, какъ Римъ, иностранцу, хотя бы и съ матеріаломъ за два, за три года и болѣе — рискованная задача. Золя принялся за ея выполненіе всего послѣ шестинедѣльнаго житья въ Римѣ. Поэтому онъ и написалъ многое de chic, многаго совсѣмъ не коснулся въ тшм итальянскаго общества послѣднихъ годовъ, а лица, нравы и подробности семейнаго и общественнаго быта обобщилъ слишкомъ быстро и односторонне. Но каковы бы ни были недочеты, промахи и преувеличенія этого романа, онъ все-таки представляетъ собою декорацію, захватывающую васъ силой и яркостью общей картины. Съ этой книгой необходимо считаться каждому, кто захочетъ писать о Римѣ, въ какихъ бы то ни было направленіяхъ, исключая, конечно, научно-археологическія задачи.
Изъ романовъ, писанныхъ на римскія темы, ни одинъ нельзя поставить рядомъ съ Римомъ Золя по ихъ общему содержанію и колориту. Два читаются, до сихъ поръ, международной публикой. Это — Госпожа Жервезе братьевъ Гонкуръ и Босмополисъ Поля Бурже. Ихъ нельзя ровнять. Романъ Гонкуровъ гораздо выше и по замыслу, и по художественной манерѣ, съ какой обработаны главныя лица, обстановка, психическія настроенія. И сегодня такой сюжетъ былъ бы самымъ новымъ и реальнымъ: показать, какъ Римъ производитъ въ душѣ свободомыслящаго существа переворотъ въ сторону мистицизма. Гонкуры взяли женщину, воспитанную въ воздухѣ научнаго скептицизма, и заставляютъ ее проходить черезъ рядъ вліяній римскаго «ambiente», по любимому выраженію итальянцевъ. Въ какой степени убѣдительно для мыслящаго читателя обрамленіе г-жи Жервезе — это другой вопросъ. Но Римъ, въ его воздѣйствіи на художественное чувство каждаго чуткаго человѣка, любящаго изящное, склоннаго къ впечатлѣніямъ высокаго — схваченъ во множествѣ мѣстъ романа съ артистическимъ чутьемъ и тонкостью. И до сихъ поръ цѣлый рядъ описаній и характеристикъ не устарѣлъ. Рима въ этой вещи неизмѣримо больше, чѣмъ въ Космополисѣ Поля Бурже.