И старымъ дипломатомъ Шатобріанъ, вернувшись въ Римъ, сохранилъ въ себѣ еще достаточно воспріимчивости, чтобы отдаваться поэтическимъ настроеніямъ и выражать ихъ прекраснымъ языкомъ, въ письмахъ къ предмету своей старинной любви, г-жѣ Рекамье, которая раньше жила въ Римѣ, еще при Наполеонѣ, въ 1812 году, влюбила въ себя скульптора Канову и окружена была большимъ обществомъ поклонниковъ.
Между этими двумя эпохами, другая женщина, съ сильнымъ писательскимъ темпераментомъ, также жертва преслѣдованій Наполеона, какъ и прелестная Жюльетта (такъ вездѣ звали Рекамье), знаменитая г-жа Сталь, проведя сезонъ въ Римѣ, пустила въ свѣтъ свой романъ Corinne ou l’Italie, о которомъ я уже говорилъ выше. Она тоже старается о живописно-поэтическомъ изображеніи Рима; но по натурѣ она была не художникомъ, а резонирующею женскою головой. Все, что она говоритъ о памятникахъ искусства, отзывается разсудочностью, а не лирическимъ настроеніемъ или оригинальностью вкуса. Стоитъ привести, напримѣръ, такія строки о св. Петрѣ: «C’est le seul travail de l’art sur notre terre actuelle, qui ait le genre de grandeur, qui caractérise les oeuvres immédiates de la création» [30]. Это — общо, фразисто и выражено стилемъ газетной передовой статьи.
Другіе акценты находитъ въ своей душѣ Ламартинъ, такъ часто ѣздившій въ Италію. Совсѣмъ еще юнымъ пріѣхалъ онъ въ первый разъ въ Римъ, въ 1811 году, и, влюбленный въ нѣкую «Камиллу», предавался обаянію римской жизни съ такой же свободой, какъ Гёте. Потомъ дипломатомъ, десять лѣтъ спустя, онъ изъ Флоренціи сдѣлалъ наѣздъ на Римъ и остался тамъ цѣлую зиму. Въ его Méditations и въ Nouvelles Méditations есть чудесныя стихотворенія изъ римскихъ мотивовъ; а старикомъ, въ своихъ Confidences онъ говорить также о Римѣ безъ сладости, съ опредѣленно выраженными оцѣнками и мнѣніями. Но его всегда влекла въ блестящую, радостную природу итальянскаго юга, на прибрежье Неаполитанскаго залива.
Въ началѣ 20-хъ годовъ, во все время царствованія Пія VII, въ Римѣ не переводилось блестящее французское общество. Кромѣ Рекамье и герцогини Девонширской (подруги кардинала Консальви), наша піэтистка Свѣчина, графиня Нессельроде и другія иностранки привлекали къ Риму на зиму. И когда Шатобріанъ пріѣхалъ туда посломъ, въ 1829 году, предметъ его запоздалой нѣжности «la belle Juliette» жила уже во Франціи, въ своей деревенской усадьбѣ «L’abbaye au bord». Онъ писалъ ей: «Enfin Rome m’a laissé froid: ses monuments, après ceux d’Athènes, comme je le craignais, m’ont paru grossiers» [31]. Это опять дата. Шатобріанъ былъ уже авторъ своего Itinéraire и первый, въ европейской литературѣ, оставилъ образцы художественныхъ описаній природы и памятниковъ творчества древней Эллады. Его эстетическое чувство утончилось, и онъ не хотѣлъ насиловать его, говорить неправду, восторгаться тѣмъ, что казалось ему уже «грубымъ» послѣ эллинскаго искусства. Только въ одномъ письмѣ къ той же «belle Juliette» онъ восторгается пѣніемъ въ Сикстинской капеллѣ, въ вечеръ подъ великій четвергъ Страстной недѣли.
Всѣ эти романтики, отдаваясь впечатлѣніямъ мертваго Рима, весьма мало интересовались тогдашнею римскою дѣйствительностью. Вопросы жизни и свободы, политическія и соціальныя идеи, народъ и его нужда, нравы и ихъ испорченность подъ отеческою властью папы — всего этого они почти не касались, живя въ обособленномъ, замкнутомъ обществѣ, въ высшаго полета космополисѣ.
Но наѣзжали въ Римъ и другіе французы, которыхъ интересовала и самая страна, связанная съ судьбой Рима, ея почва, экономическіе рессурсы, вопросы администраціи и народнаго быта, изслѣдователи вродѣ Турнона, Шатовьё, извѣстнаго Сисмонди. Явился и писатель, придавшій беллетристическую форму своему знанію римской городской и сельской жизни. Это былъ Шарль Дидье. Онъ еще въ 1802 году въ своей Campagne de Воте далъ полную картину тѣхъ мѣстъ, которымъ Шатобріаиъ и Ламартинъ посвящали только поэтическія описанія и размышленія. И въ его Воте souterraine онъ въ бойкой литературной формѣ воспроизводитъ всѣ подонки Рима, жизнь его народа въ темныхъ, грязныхъ закутахъ, среди развалинъ и памятниковъ античнаго міра.
Другой французъ переходной эпохи— отъ Наполеонова времени къ іюльской монархіи — романистъ Бэль-Стеидаль сдѣлался восторженнымъ поклонникомъ Италіи вообще. Онъ провелъ въ ней двѣ трети жизни взрослаго человѣка и приказалъ назвать себя на могилѣ Arrigo Beyle — milanese. Миланъ впустилъ въ него эту струю италоманіи; тамъ онъ жилъ во всю, влюбляясь, слушая музыку Россини, изучая языкъ и нравы общества, которое онъ находилъ гораздо оригинальнѣе, веселѣе и проще французскаго.
Съ Римомъ Бэль могъ хорошо знакомиться въ два періода своихъ итальянскихъ похожденій, въ началѣ вѣка и въ 30-хъ годахъ, когда онъ получилъ мѣсто консула въ Чивитта-Веккіа и безпрестанно наѣзжалъ въ теченіе цѣлыхъ двадцати лѣтъ въ Римъ.
30
31