Меня потянуло, сейчасъ же послѣ завтрака, на улицу, точно я боялся, что вотъ что-нибудь помѣшаетъ мнѣ въ первый же день налюбоваться Римомъ. Тянуло туда — на высоты Палатина, а главное на террасу церкви S. Pietro in Montorіо, — пройти черезъ то, что охватило героя романа «Римъ». За это надо поблагодарить Золя: онъ сумѣлъ — вѣроятно, и не во мнѣ одномъ — воскресить жажду впечатлѣній, черезъ которыя и онъ самъ проходилъ въ первые часы, проведенные въ Римѣ.
Но я сначала очутился у Форума, — что-то такое пересилило… Времени было еще довольно до захода солнца. Показались справа изъ той улицы, по которой везъ меня извозчикъ, желтые мраморы у подножія Капитолія — три колонны храма Веспасіана, грузная арка Септимія Севёра, и вотъ мы на проѣздѣ между двумя впадинами Форума.
Нѣтъ, въ 1870 году я не испытывалъ ничего подобнаго! А позднѣе, двадцать четыре года назадъ, не могъ изъ-за нездоровья искать по Риму душевнаго подъема…
Форумъ остался въ моей памяти довольно отчетливо, но безъ красокъ, не живой, а окаменѣлый, и главное — совсѣмъ сѣрый, безъ колорита я свѣтотѣни. Онъ не показался мнѣ теперь такимъ узкимъ и тѣснымъ, какъ когда-то, вѣроятно, оттого, что я уже не предъявлялъ ему никакихъ ненужныхъ запросовъ.
Мой извозчикъ повернулъ на ту сторону, вдоль Via delle Grazie.
Я поспѣшилъ на высоты Яникула.
«Лучшая ли это панорама Рима», спросятъ меня? Она прославлена и моимъ знаменитымъ собратомъ. Не знаю. Есть нѣсколько пунктовъ, съ которыхъ кругозоръ шире. Кто хочетъ лазать на куполъ св. Петра или на мавзолей Адріана — Castel S. Angelo, тотъ, конечно, будетъ имѣть передъ собою всю равнину Римской Кампаньи, съ семью холмами. И съ другой прославленной террасы, на возвышеніи, гдѣ только часть города лежитъ подъ вами, прекрасный видъ, — это съ площадки Монте — Пинчіо. И еще съ другой вышки, менѣе извѣстной, передъ Palazzo Caffarelli, гдѣ помѣщается нѣмецкое посольство. Или изъ сада Мальтійской виллы надъ Тибромъ… Мало ли откуда!
Но дѣло не въ этомъ, а въ вашемъ собственномъ настроеніи, въ вашемъ желаніи смотрѣть и воспринимать въ себя то обаяніе, какое даетъ масса зданій, составляющихъ ядро города, — когда вы себя подготовили къ такимъ зрѣлищамъ, когда вы можете называть мысленно многіе изъ этихъ памятниковъ, куполовъ, колоколенъ, фасадовъ, садовъ, мостовъ, подъемовъ и спусковъ.
Не безусловная красота вида съ любой изъ этихъ вышекъ дѣйствуетъ на васъ, а то, что это — Римъ, вѣковѣчный пріемникъ самой могучей и продолжительной человѣческой культуры, на материкѣ Европы. Вы не можете отрѣшиться отъ того, что въ васъ самихъ уже созданъ этотъ Римъ: какую игру идей и образовъ, какое сочетаніе душевныхъ элементовъ!… Вотъ главный источникъ впечатлѣній…
И я радовался тому, что заново воспринималъ Римъ, что маѣ особенно отрадно было, стоя тутъ на террасѣ S.-Pietro in Monte-rio, искать глазами тотъ или иной пунктъ, узнавать церкви, соображать, что вонъ тотъ фасадъ принадлежитъ такому-то строенію, а та глыба, темнѣющая вдали— такія-то развалины античнаго Рима.
Повѣрьте, это всегда будетъ нѣчто самое привлекательное и возвышающее вашъ духъ… Именно — возвышающее, а не гнетущее. По крайней мѣрѣ, я испытывалъ это все время, до послѣднихъ дней моего житья въ Римѣ, т.-е. почти полгода.
Писатели съ громкимъ именемъ, съ талантомъ и стилемъ любили вдаваться въ элегическую фразеологію. Припомните хоть два изреченія двухъ французовъ, такъ несходныхъ между собою — Шатобріана и Бэля Стендаля. Одинъ былъ вѣрующій романтикъ, другой скептикъ и эпикуреецъ.
Вотъ знаменитыя слова Шатобріана:
«Rome! C’est le plus grand appui aux lassitudes de Pâme» [34].
Это, быть можетъ, и вѣрно, но Римъ даетъ поддержку не однимъ только «утомленіямъ» души. Онъ замолаживаетъ васъ, позволяетъ переживать душой точно цѣлый милліонъ существованій, а это не одно и то же.
Восклицаніе. Бэля фразисто, хотя и звучитъ красиво: «Tout est décadence ici, tout est souvenir, tout est mort» [35].
Это, пожалуй, и такъ въ извѣстномъ смыслѣ; но что же изъ того? И распаденіе, и память прошлаго, и повсюдная смерть облечены въ такой покровъ, въ который вы сами облекаетесь, — не какъ въ саванъ, а какъ въ освѣжающую пелену…
Гораздо глубже, правдивѣе и проще чувствовалъ Гёте, когда написалъ, подъ 26 декабря 1786 г., слѣдующія слова:
«Rom ist eine Welt, und inan braucht Jahre, um sich nur erst drinnen Gewahr zu werden» [36].
Отовсюду, съ каждаго возвышеннаго пункта, Римъ, и въ яркое солнце, и подъ смягченнымъ свѣтомъ, плѣняетъ васъ своимъ окрашиваніемъ. Онъ какъ бы розовый, розовѣе Флоренціи. А Парижъ сравнительно съ нимъ — совсѣмъ сѣрый, почти грифельный.