Четвертый типъ — амфитеатръ. Въ атомъ у римлянъ соперники только греки. Но эллинскій театръ требуетъ открытаго неба и воздуха со всѣхъ сторонъ, горной котловины съ видомъ на изумрудныя волны ласкающаго залива. А римлянинъ далъ всей средней и сѣверной Европѣ образцы вмѣстилища для толпы, жадной до зрѣлищъ, въ такихъ зданіяхъ, гдѣ нѣсколько ярусовъ высятся одни надъ другими и есть защита отъ солнца, и отъ дождя, и отъ снѣга, еслибъ ему вздумалось пойти.
Колизей былъ только ареной для боя звѣрей и гладіаторовъ. Но возьмите вы театръ Парцелла, сохранившійся настолько, что можно и теперь видѣть, какъ онъ былъ построенъ. Онъ годился бы для любого опернаго и драматическаго театра. Въ немъ, до сихъ поръ, въ его ярусахъ, живетъ римскій бѣдный людъ, на окраинѣ еврейскаго Гетто. И внизу, и наверху, въ настоящихъ квартирахъ, родится и множится, маклачитъ и работаетъ всякое дрянцо.
Изъ каждаго римскаго фасада, — храма или базилики, — можно было смастерить жилой домъ. Доказательства на лицо: такъ называемый храмъ Антонина Пія, гдѣ, при папскомъ режимѣ, помѣщалась сухопутная таможня, а теперь тамъ комерческая палата. Или домъ Пилата, носящій также имя дома Кола ди Ріенци, неподалеку отъ круглаго храма, съ колоннами, неправильно (какъ думаютъ археологи) носящаго имя храма Весты. На оба эти дома похожи сотни и тысячи домовъ конца прошлаго и первой трети нашего вѣка, вплоть до русскихъ губерпскихъ городовъ и помѣщичьихъ усадьбь; только тамъ дерево, тесъ, краска, самодѣльные столбы подъ античный стиль, а здѣсь мраморъ, тесовый камень и туфъ, которымъ около двухъ тысячъ лѣтъ.
И въ другихъ сооруженіяхъ Римъ caput mundi — центръ всей древней вселенной — доработался до образцовъ, съ которыми до сихъ поръ надо считаться. Віадуки и акведуки все еще, на рубежѣ XX вѣка, хранятъ римскую форму. Нужды нѣтъ, что ихъ клали изъ кирпича, а не изъ мрамора. Но ихъ обрывки — въ стѣнахъ Рима и за городской чертой — говорятъ нашему воображенію и эстетическому чувству. Всякая другая форма стала для насъ чужда. И проѣзжая, гдѣ-нибудь въ Альпахъ, по віадуку, мы изъ окна вагона смотримъ съ почтеніемъ на сооруженіе современныхъ инженеровъ; но тотчасъ же наша мысль переносится къ Aqua Claudia, къ тѣмъ бурокраснымъ обвалившимся сводамъ и столбамъ, безъ которыхъ римская Кампанья потеряла бы половину своего живописнаго обаянія.
Нимфеи — все, что связано было съ прохладой садовъ и увеселительныхъ чертоговъ — водоемы, каскады, бассейны — опять такія руины, по которымъ можно легко возстановить размѣры и формы, стоятъ передъ нами и въ самомъ- Римѣ, и въ его ближайшихъ окрестностяхъ. Одна вилла Адріана — огромное сборище всевозможныхъ образцовъ увеселительной прохлады, гдѣ зодчество императорской эпохи доходило до послѣдняго слова, если не строгой красоты, то роскоши и выдумки, утонченной нѣги и виртуознаго мастерства.
Чтобы архитекторамъ нашего времени, — у насъ ли, въ Западной ли Европѣ, — творить заново, надо имъ вытравить изъ своей памяти все, что ихъ наука и ихъ искусство унаслѣдовали отъ Рима. А развѣ ато возможно? Можетъ быть, черезъ тысячу лѣтъ, да и тогда основы останутся тѣ же въ такихъ сооруженіяхъ, гдѣ надо громаднымъ вмѣстилищамъ городской жизни придавать величавую стройность и простоту.
Отъ зодчества не отдѣлимо и все то, что сохранилось отъ Рима цезарей, въ видѣ красочныхъ и мозаичныхъ изображеній.
Иная фреска, гдѣ-нибудь въ развалинахъ Палатина, — головка, торсъ или ваза, или цвѣтокъ, — дѣйствуетъ на васъ сильнѣе, чѣмъ огромный сводъ: до того она дышитъ красотой и мирить васъ съ той эпохой кровавой чувственности. Была же у этихъ хищниковъ потребность въ такомъ изящномъ и глубоко-вѣрномъ возсозданім всего, что само по себѣ красиво? На нѣкоторыхъ фрескахъ нѣжность и мастерство работы — и сквозь многовѣковый налетъ древности — поражаютъ васъ. Точно также и въ фигурахъ на «стукко», въ колумбаріяхъ, на обломкахъ стѣнъ и сводовъ, откуда ихъ извлекаютъ и собираютъ въ музеяхъ и коллекціяхъ.
А мозаика? Послѣ такой роскоши мозаической отдѣлки стѣнъ и половъ, какая была въ термахъ и дворцахъ Рима, все покажется скуднымъ и подражательнымъ. Вспомните любую мозаику въ Капитолійскомъ музеѣ, или тотъ полъ, что перенесенъ изъ термъ Каракаллы въ музей S. Giovanni in Laterаnо, гдѣ въ каждой клѣткѣ какъ бы огромной шахматной доски — по изображенію какого-нибудь знаменитаго атлета. Этихъ темнокрасныхъ образцовыхъ торсовъ, этихъ большею частью животныхъ лицъ вы никогда не забудете. Вамъ, когда вы стоите на хорахъ и смотрите на эту гигантскую шахматную доску, дѣлается подъ конецъ жутко отъ такого обожанія тѣла, мышцъ, физической силы и звѣриной сноровки. Но удивительная правда и мастерство возсозданія покроютъ ото жуткое чувство. Кто умѣлъ кусочками камня такъ изображать человѣческое тѣло и лица, тѣмъ было доступно все въ природѣ и твореніяхъ рукъ человѣческихъ.