Италія и Римъ стали въ началѣ шестидесятыхъ годовъ ближе къ нашему обществу не потому одному, что поднялось эстетическое развитіе, и не потому также, что античная старина или эпоха Ренессанса сдѣлались предметомъ всеобщаго культа, — нѣтъ, тутъ подоспѣло политическое движеніе. Гарибальди былъ уже и для насъ легендарнымъ героемъ. Освобожденіе и единство Италіи радовало и волновало и столицу, и провинцію. Въ крестьянскихъ избахъ появились лубочные портреты «генерала» въ красной рубашкѣ. Мы всѣ ненавидѣли чужеземное иго итальянцевъ, бурбонскіе дворы, сильнѣе всего черную братію и папскій тронъ — не первосвященника, а прислужника Австріи и Наполеона III, засѣвшаго въ своемъ Ватиканѣ, подъ прикрытіемъ цѣлаго французскаго корпуса.
Тогда и потянуло въ Италію не однихъ пансіонеровъ академіи или досужихъ любителей искусства, богатыхъ и скучающихъ баръ или чахоточныхъ петербургскихъ чиновниковъ, а всякаго, кому можно было проѣхаться за границу. Дешевизна паспортовъ уже существовала. Обаяніе новой, освобождающейся Италіи было гораздо сильнѣе, чѣмъ притягательная сила вѣчнаго города и музеевъ и памятниковъ зодчества Милана, Флоренціи, Неаполя, Венеціи.
Эстетическій интересъ, даже и въ разгаръ русской кампаніи противъ «итальянщины», антиковъ, Рафаэля и флорентійской «византійщины», все-таки поднялся. Этому помогъ, несомнѣнно, и Тэнъ — его книга объ Италіи, его первыя статьи по философіи искусства. Едва ли не тогда только русскій средній читатель сталъ зачитываться блестящей прозой, гдѣ такъ ярко и образно, горячо и многосторонне говорилось о томъ, что, до того, ученые нѣмцы, проникавшіе къ намъ — Куглеры и Любке — описывали сухоивязко, хотя и очень основательно, безъ красокъ и даровитыхъ, широкихъ обобщеній. У нѣмецкихъ историковъ искусства, вродѣ этихъ двухъ знаменитостей, развитіе изящнаго творчества во всѣхъ его областяхъ являлось слишкомъ отрѣшеннымъ отъ дѣйствительности, при всѣхъ ихъ ученыхъ указаніяхъ на связь между исторіей и искусствомъ. Тэну посчастливилось свести красоту къ живой жизни. Даже излишняя прямолинейность его метода помогла тому, что и, тѣ, кто смотрѣлъ на искусство и красоту съ пренебреженіемъ (а такихъ тогда въ средѣ русской молодежи было не мало), поддавались обаянію его обобщающаго таланта, мирились съ красотой и творчествомъ, какъ съ яркими признаками расы и эпохи какъ со средствомъ изучать настоящую суть жизни, общественные устои и нравственныя задачи прогрессирующаго человѣчества.
Вырвавшись изъ Петербурга, я съ конца 1865 года по январь 1871 года провелъ за границей, съ однимъ только пріѣздомъ въ Россію на нѣсколько мѣсяцевъ въ 1866 году. За цѣлыя почти пять лѣтъ заграничнаго скитанья, до конца 1870 года, я не нашелъ ни времени, ни случая попасть въ Италію, а въ то же время доѣзжалъ до Кадикса и Севильи.
Почему такъ вышло? Неужели совсѣмъ не тянуло туда? Доказательство тому, что къ Италіи я не былъ равнодушенъ за этотъ періодъ — налицо. Въ Парижѣ я впервые сталъ довольно усердно заниматься итальянскимъ языкомъ. Національное возрожденіе этой страны, геройская эпопея Гарибальди, завоеваніе имъ цѣлаго королевства, дальнѣйшая судьба, война 1866 года, окончательное освобожденіе отъ нѣмецкаго ига, французская оккупація Рима — все это и волновало насъ, особенно за границей, и дѣлало итальянцевъ ближе и симпатичнѣе.
Но Парижъ, Лондонъ, Вѣна, Берлинъ тѣхъ годовъ удерживали въ центрѣ Европы. Пришлось многое заново изучать, откликаться на разныя движенія въ философской мысли, наукѣ, политикѣ, соціальныхъ вопросахъ, литературѣ и искусствѣ центральной Европы. Одинъ Парижъ захватилъ на нѣсколько зимъ. На Лондонъ пошло около двухъ лѣтнихъ сезоновъ. Къ Вѣнѣ привлекалъ театръ, музыка, приволье ея нравовъ. Берлинъ разрастался послѣ войны 1866 года и для всякаго, кто писалъ о текущей жизни Европы, дѣлался важнымъ пунктомъ. Лѣто и осень шли на разные съѣзды, конгрессы, экскурсіи по Швейцаріи, Германіи, славянскимъ странамъ. Время летѣло. И поѣздка въ Испанію, лѣтомъ 1869 года, была вызвана обязанностями корреспондента: тогда въ Мадридѣ, послѣ сентябрьской революціи предыдущаго года, разыгрывалась политическая трагикомедія съ Примомъ, Серано, новою конституціей, поверхъ болѣе скрытыхъ федеративно-республиканскихъ теченій.